Жан-Пьер Отт - Любовь в саду

Труды его ни к чему не приводят, и он скоро это осознает. Сбитый с толку, он продолжает усердствовать, но все попусту. Есть в этом что-то ненормальное, непонятное, а может, и подозрительное. Ему все-таки не впервой, и он в совершенстве владеет любовной премудростью, а вот поди ж ты; он пронзает волосяной покров в нужном месте, и пожалуйста, никакого отверстия. Может, дамочка попалась с изъяном? Или отверстие нужно сперва пробуравить?

Пока он пребывает в недоумении, сзади его грубым образом обхватывает самец его вида, также клюнувший на будоражащий аромат самки — потому и обознался. Как бы то ни было, судорожные телодвижения приставалы не оставляют никаких сомнений в его намерениях. Первый силится его стряхнуть, ерзает, отбивается. Второй держится, цепляется изо всех сил, раззадоренный таким бурным сопротивлением. Первому и в голову не приходит воспользоваться неразберихой, чтобы познать некоторым образом радости, которые может испытывать партнерша; Его удерживают праведное возмущение и полное отсутствие вкуса к отношениям, именуемым «зеркальными», или однополыми. Он встряхивается еще энергичнее, со всей решимостью, которую пробуждает в нем смесь раздражения, протеста и стыда. Наконец, ему удается высвободиться, удержав при этом в объятиях собственную жертву. Посрамленный, второй шмель с низким и нервным гудением удаляется, так и не сообразив, в чем же дело; он поищет себе приключений в другом месте, но отныне будет несколько осмотрительнее в своем нерастраченном пыле.

Оставшись наедине, первый поспешно возобновляет свои домогательства, но по-прежнему не может достичь кульминации. Желание становится все мучительней. Заподозрив, что из этих изнурительных экзерсисов ничего не выйдет, он отчаивается на последнюю попытку.

Чем дольше он возится, тем больше перемазывается пыльцой. К волоскам липнут желтые искорки. Бесполезно настаивать. Он срывается прочь, оробевший, подавленный и еще пуще разохоченный. Невдалеке он замечает еще одну самку, тем же обольстительным манером выставившую из цветка мохнатое брюшко. Рассчитывая, что на этот раз ему повезет больше и знакомство не оборвется болезненной неудачей, он проделывает ту же процедуру: пристраивается сверху и производит нехитрые отрывистые движения, прежде его не подводившие. Но бедолагу опять постигает разочарование. Этой новой партнершей также не удается овладеть. Недоумение нарастает. Переварить досаду становится все затруднительней. Как если бы на кону стояла его честь и мужская сила: какой же он самец, если не способен себя проявить? Меж тем от бесплодной этой возни приставшая к волоскам пыльца разносится по влажному рыльцу цветка — и цветок оплодотворен. И все это без ведома распаленного любовника, который, отчаиваясь все сильнее и сильнее, не хочет верить, что это дурная шутка, и решительно набрасывается на третий цветок.

Не зная ни роздыху, ни награды, так и перелетает он с одной лжешмели́хи на другую, которые всякий раз не что иное, как лепесток одной из разновидностей орхидеи, тысячелетиями оттачивавшей свою стратегию — стратегию миметического подлога.

Эта так называемая шмелиная орхидея, изящная, сухопарая, цепко коренящаяся в известковой почве, являет взору несколько цветков, поочередно отходящих от верхушки жесткого стебля. Вынужденной домоседке, ей оставалось только одно — привлечь внимание посетителя, измыслить ловушку или приманку, рассудив, что нет ничего притягательнее любви. Лишенный характерного шпорца, ее нижний лепесток — или «губа» — веками увеличивался в объеме, вздувался, будто и в самом деле прикушенная губа, меняя свое обличье до тех пор, пока не сделался поразительным образом схож с брюшком шмелиной самки. Цветок довел иллюзию до совершенства, покрыв заготовку густым светло-коричневым ворсом, на котором отчетливо выделяется квадратное золотистое пятно.

Вырядившись подобным образом, во всем этом маскараде, она уготовила себя одному-единственному гостю из обширного семейства перепончатокрылых, твердо решив отказаться от всех остальных. Уловка псевдокопуляции рассчитана только на шмеля.

Ей требовалось еще возвестить по ветру о своем присутствии и готовности. День за днем в своих крохотных тайных лабораториях шмелиная орхидея вырабатывала все более и более сложный аромат, пока не научилась воспроизводить — и в любое время производить — острый запах шмелихи в любовной охоте. Шмель кругом в дураках: он откликается на заманчивый запах, видит на краю цветка знакомые очертания и, наконец, уступает последнему — осязательному — искусу, резкими толчками входя в мягкий коричневый пушок.

С откровенным цинизмом, с просчитанным безразличием шмелиная орхидея, стало быть, направляет порывы самцов исключительно на нужды собственного оплодотворения. Извращенный рассудок заставил ее предусмотреть, чтобы визитер непременно оставался ни с чем. Ведь если бы шмель, утолив свои аппетиты, после коитуса впадал в меланхоличную дрему, не испытывая ни малейшей охоты к новым амурам, ничего бы не выгорело. По ее же задумке, он продолжает искать кого посговорчивей, перенося с цветка на цветок приставшие к его волоскам частички пыльцы. Ему заказано счастье излиться.

Единственная — но судьбоносная для цветка — опасность состоит в том, что никто не явится строить ему куры. Самец шмеля или вовсе не заберется в эти края, или заберется, но слишком поздно. Товарки из семейства орхидей, чтобы как можно дольше находиться на пике цветения и вместе с тем противостоять любым капризам погоды, покрывают свою гладкую и нежную кожицу тоненькой пленкой — эластичной и непроницаемой кутикулой. Но шмелиная орхидея не располагает для этого ни досугом, ни средствами; приходится ей смириться с неизбежностью: ее цветы вянут быстро, и тут она бессильна.

Ее интимный аппарат предусмотрел такой исход. В случае если ни один шмель так и не удосужился извозиться в пыльце, чтобы перенести ее на другой цветок, при увядании — или раньше, если тряхнет ветер, — тычинка, на которой держится пара поллиниев, начинает клониться, сгибаться, и пыльцевые комки сами собой падают в липкую впадину рыльца. Происходит самооплодотворение.

Спрашивается, почему бы ей сразу, без всяких затей, не прибегнуть к этой несложной операции. Поди заберись в подчас заковыристые извилины цветоголовых. Быть может, за этим поразительным обманом стоят какие-то сложные женские фантазии, таинственный замысел, извращенность чаровницы, которая, щеголяя своими совершенными прелестями, непременно крутит «динамо».

Колонии мелких цветочков без венчика — с таким убранством смоква решительно не в силах тягаться с соперницами, цветущими одна пышнее другой. Более того, ее цветки, и без того сущие крохи, лишают себя последнего шанса, замуровавшись в подобие урн, которые, хоть и походят на погребальные, с равным успехом укрывают их от ненастья и от нескромных взглядов. Эти маленькие, скругленные с боков амфоры теряются в гуще крупных кожистых листьев с чуть ворсистым, шероховатым на ощупь исподом и явными прожилками.