Наталия Соколовская - В Питере жить: от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

Заметив, что я подошла, Вовка перекинул мяч мне. Не с тем, чтобы «повязать кровью», – до достоевских мàксим наша дворовая стая никак не дотягивала. Скорее, как самец, бросающий приглянувшейся самке лакомый кусок. Этим куском я, не задумываясь, пульнула в Борьку – тоже мимо, не имея в виду попасть. В сущности, из этой этической коллизии было два хороших выхода: первый – Борька соберется с силами и всех на хрен пошлет, тогда можно будет посмеяться и перейти к другим развлечениям. И второй – дворовой стае наскучит. Борька выбрал третий, плохой: сел на асфальт и заплакал. Сказать по правде, мы даже растерялись. Шавки – и те перестали смеяться. Но это была не мирная тишина. Что-то тяжкое назревало в воздухе, требуя немедленного выхода, развязки, разрядки. Все смотрели на Вовку, ожидая его решения. Его дворовая легитимность, которую никто, включая меня, никогда не ставил под сомнение, позволяла сделать что угодно: подойти и пнуть Каца ногой (тогда остальные подскочили бы и запинали), или нассать Борьке на голову, не говоря уж о том, чтобы плюнуть в его жидовскую морду. Но, видимо, Вовка тоже растерялся, дал слабину. Еще не приняв окончательного решения, как поступить с хнычущей жертвой, он поднял с земли мяч, прицелился, на этот раз по-настоящему – и это видели все, – пульнул, но не попал. На дворовом языке это называется «промазал». В то же мгновение все забыли про Борьку. Теперь они смотрели на меня. А я – на Борьку. Меня поразил его взгляд: жертва признавала право сильного, в какой-то мере даже восхищалась этим его правом.

В Борькин взгляд я и целила, когда подняла с земли мяч, примерилась и, в отличие от Вовки, не промазала.

Борька вскрикнул и снова затих. Казалось бы, инцидент исчерпан, можно вернуться к «вышибалам» или «классикам». Если бы не Вовкина слабина, о которой все помнили. Что выводило конфликт на новый виток: «Кто здесь главный?» – этот вопрос встал ребром. Отвечая на него, я повернулась к Вовке и, употребив значительную часть арсенала правильных выражений, сообщила, что я думаю о его косом глазе и прочих важных дворовых достоинствах. Теперь – по всем понятиям – настал Вовкин черед. Он должен был мне ответить, ведь на кону стоял не Борька, а дворовая корона. Минута промедления – и она сползла бы с его маленькой редковолосой головенки, явив двору и миру не альфа-самца местного разлива, а мелкое убогое существо, похожее на хорька.

«А ты – с-сучка». Я помню мутно-красную волну ярости, ударившую мне в голову. А еще помню, как присела – очень медленно, не сводя глаз с Вовки, будто он не человек, а собака, и начала шарить по земле. Не представляю, откуда там взялась сучковатая палка, но она легла мне в руку, как кусок купчинской арматуры, которой можно отбивать вар. Не будь Вовка альфа-самцом, он мог убежать, и тогда все как-нибудь бы обошлось: в конце концов, двор – еще не зона. Но он стоял, смотрел, как я замахиваюсь палкой. Хотя этого я не помню, помню только кровь, капающую на асфальт, и Вовкины скрюченные пальцы, которыми он вцепился в челюсть, выбитую моим дурным ударом.

Потом его родители приходили к моим. Меня, ясное дело, наказали, в районном травмпункте Вовкину челюсть вправили обратно, даже ссадина вскоре зажила. Наверняка он затаил на меня злобу, строил планы будущей страшной мести, хотя весь двор понимал – никакая месть тут не поможет, его блестящая дворовая карьера рассыпалась в прах.

Но все это было после моей победы, плодами которой я не воспользовалась, впервые в жизни почувствовав полное отчуждение – от себя самой. Той, что подняла с земли палку. Нет, этими взрослыми словами я тогда не думала, но с этих пор выходила во двор от случая к случаю и в прежние игры не играла. А еще через год в моей школе начался Шекспировский театр, и любовь, и наша дружная компания, и стихи Пастернака и Ахматовой, и «Jesus Christ superstar» , и «Beatles» , и «Deep Purple» с их фантастическим барабанщиком, и «Ромео и Джульетта» Дзефирелли, и Нино Рота с его пронзающей душу «What is a youth? Impetuous fire. What is a maid? Ice and desire» [2], и «Совсем пропащий», и «Андрей Рублев», и остальное, включая Акиру Куросаву с его «Расёмоном», а потом Галич и Солженицын, – короче, все то, что про себя я называю продолжением царской жизни на Театральной площади или моей подлинной жизнью, от траектории которой я бы наверняка отклонилась, если бы моя семья навсегда осталась в Купчино.

Года через четыре, тоже стороной, я узнала: после восьмого класса Вовка поступил в военное училище или что-то в этом духе. Короче, стал бравым советским офицером. Ведь если отбросить все дворовые заморочки, в сущности, он был неплохим парнем, ловким, спортивным и, наверное, по-своему добрым, ему просто не приходило в голову, что за слово, всего-то за слово, самое обыкновенное, любой, в кого ни ткни, подтвердит, – можно получить ответ. Причем не словом, а делом. Тем более от девчонки.

Что касается иных, цивилизационных тонкостей: это до революции, как говорила моя прабабушка, офицеры были «белой косточкой». В мое время в армию и прочие силовые структуры шли те, кто не знал иной – не дворовой – жизни.

Впрочем, во мне она тоже осталась. Может быть, поэтому я считаю своей исторической родиной не «царскую» Театральную площадь, а, как ни прискорбно в этом сознаваться, улицу Союза Связи, в наши дни переименованную в Почтамтскую. С тех пор мартиролог моих бывших адресов существенно вырос, но, время от времени оказываясь среди этих домов, я знаю: здесь всё мне под стать. И темная подворотня, где мы играли в «вышибалы», и мое советское детство, из которого я вырвалась ценой чужой крови, и сами дома – довольно обшарпанные, во всяком случае, совсем не парадные, рядом с которыми я всегда чувствую тоску сродни той, что одолевает человека, живущего в эвакуации. Я понимаю, что, унеся отсюда ноги, спаслась от самого худшего, и все-таки иду и думаю: хорошо бы снова сюда переехать, конечно, уже не в коммуналку, а в просторную отдельную квартиру не выше четвертого этажа, с высокими окнами и потолками. А хороший паркет – бог с ним! Паркет можно переложить.

В сущности, не такая уж трудная задача. Продать свою нынешнюю квартиру – тоже в старом районе, только по другую сторону Невы, на правом берегу. Неподалеку – огромный парк: если открыть окно, можно расслышать детские крики. Дети не гуляют во дворах. В глазах покупателей это бесспорный плюс.

Миновав здание Почтамта, я замедляю шаги. Ведь это и мой дом. Кто сказал, что я должна оставить его Вовкиным потомкам? Разве история моей семьи не знает примеров временных эвакуаций, откуда рано или поздно возвращаются? В России ни от чего нельзя зарекаться: ни от плохого, ни от хорошего.