Наталия Соколовская - В Питере жить: от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

«Дать возможно больше свету!», «Больше свету!» Об этом писал и этого добивался Бенуа, проектируя и внутренние помещения, и дворы, и целые анфилады дворов, будь то по сю пору влекущие меня зазеркальной прелестью дворы моего Дома Бенуа, или дворы Капеллы, «проход» по которым я дарю приезжающим друзьям, как собственную сердечную тайну.

Дворы Капеллы похожи на освещенную изнутри музыкальную шкатулку: звуки скрипок, фаготов и флейт доносятся из репетиционных классов, а по вечерам – сквозь расположенные под самой крышей высокие закругленные окна, обращенные на восток и запад по обе стороны концертного зала, где «система пол-потолок уподоблена скрипичной деке для достижения нужных акустических свойств»…

Проходя вдоль Зимнего дворца к мосту, поднял ли Бенуа глаза на окно второго этажа, возле которого в маленькой резной раме-иконостасе стояла леонардовская Мадонна с цветком? Представил ли себе знакомое до каждой светотени изображение двух головок – Матери и Младенца, – склоненных друг к другу (спасибо блистательному Кеннету Кларку за сравнение) «спонтанно и безупречно, как два последовательных такта у Моцарта»?

Картина находится в десятке метров от фойе Эрмитажного театра. Лицо Мадонны на три четверти обращено к зрителю. За левым ее плечом Леонардо написал окно, являющееся как бы отражением настоящего окна, светом из которого освещена правая щека Мадонны и из которого мы видим Стрелку Васильевского острова, где, позади здания Биржи, на месте бывшей Коллежской площади находится одно из самых удивительных сооружений, спроектированных Бенуа, – Императорский клинический повивальный институт, самое грандиозное и совершенное родовспомогательное заведение того времени, – чрево, омываемое сберегающими околоплодными водами Большой Невы и Малой Невы.

…Академия наук, Кунсткамера, здание Двенадцати коллегий, Исторический факультет университета, Пушкинский дом – а посередине этого торжества гуманизма открытая в 1904 году имперская родильня… Метафора красивая, но утопическая.

Обойти это здание по периметру, под деревьями, сохранение которых было предметом заботы Леонтия Бенуа, – особое удовольствие. Здесь было все: станция, автономно снабжающая клинику теплом и светом, пекарня, прачечная, конюшни… Четыре параллельных зданию Двенадцати коллегий павильона формами и дворовыми пространствами предвосхищают конструктивистские постройки двадцатых годов… И окна, множество больших окон, улавливающих свет.

Классический фасад главного корпуса перекликается с колоннами западного фасада Биржи, а полукругом обращенная к Бирже восточная часть комплекса рифмуется с полукругом Стрелки Васильевского острова. На третьем этаже главного корпуса – библиотека, музей и концертный зал. Но главное – орган, самый большой в городе орган, который родильницы могли слушать, не выходя из палат, по телефонам, установленным возле кроватей… Прелюдии и фуги Баха, вселенская гармония, впитанная с молоком матери сотнями младенцев накануне мировой катастрофы…

…Бенуа перешел мост, свернул на Университетскую набережную. Слева, за рекой, оставался город, о масштабном преобразовании которого он думал еще с конца 1910-х годов. В 1919-м должна была начаться реконструкция, названная Бенуа «Большой Петроград». Реконструкция подразумевала и появление магистралей, связующих центр с окраинами, и дороги-дублеры Невского проспекта, и первую линию метрополитена, спроектированную инженером путей сообщения Федором Енакиевым, и даже превращение в авеню Крюкова и Екатерининского каналов…

Надо полагать, Бенуа ждали слава и проклятия, доставшиеся в свое время барону Осману, чье начало преобразования Парижа совпало с рождением Леонтия Бенуа. Но это не последнее совпадение в моей истории…

За Румянцевским садом Бенуа свернул на Третью линию. Два века назад здесь начиналась Французская слобода. Миновал Академию художеств, alma mater . Через день, еще не оправившись, не отмывшись от въевшегося тюремного запаха, он придет сюда, в свою мастерскую, к своим ученикам.

Бенуа пересек Большой проспект, похожий на выстывшие пустынные Елисейские поля. До своего дома, построенного им же, осталось несколько шагов… Благородство пропорций, терракотовый кирпич, бежевая штукатурка, лестница с соразмерными шагу ступенями, широкие площадки между лестничными маршами… даже немолодой и очень уставший человек успеет немного перевести дух. Все. Мы на месте. Четвертый этаж. Квартира, где пройдут еще шесть лет жизни мастера.

Но вернемся вперед, из января 1922 года в солнечный и ясный май 2014-го.

…Я кругом обошла Клинику имени Отта – бывший Повивальный институт, – порадовалась его красоте и надежности, его легкой устойчивости, его гармоничному слиянию с соседними зданиями… Порадовалась деревьям, о сохранении которых так пекся мастер. Потом открыла дверь парадного подъезда и вошла в мой первый Дом Бенуа.

Сначала я увидела свет, льющийся мне навстречу со второго этажа по широкой лестнице, как вода по петергофским каскадам. Потом саму белую лестницу, наподобие шлейфа ниспадающую закругленными складками. Потом коричневые деревянные скамьи по бокам просторного вестибюля и нежный растительный узор лестничной ограды…

У входа стоял охранник в униформе. Следовало как-то объяснить цель моего здесь появления, тем более что мне ужасно хотелось подняться по этой лестнице хотя бы до второго этажа, под его полукруглые, уходящие вглубь здания своды. Я решила сказать как есть. Вот, мол, интересуюсь всем, что построил Леонтий Бенуа, к тому же именно в этом здании я родилась. Последнее сентиментальное обстоятельство охранник мог и вовсе не принимать во внимание, потому что в Клинике Отта родилась добрая треть города. На мой вопрос, могу ли я «просто подняться по лестнице и немного постоять у перил», он ответил, что если я на втором этаже пройду направо, то увижу лестницу на третий этаж, и добавил, что ключей от актового зала, где раньше был орган, у него нет, а музей, к сожалению, закрыт.

Не веря собственному счастью, правой рукой касаясь перил, наслаждаясь этим касанием, – я поднималась по лестнице, чуть медля на каждой ступеньке. В вестибюле второго этажа, простом и торжественном одновременно, я увидела совсем молодую женщину, почти девочку, с запеленатым младенцем в руках. Она стояла возле окна, обращенного во внутренний двор, и свет падал на ее щеку и на головку младенца. Я пошла дальше. На третьем этаже, с чувством запоминая пространство, постояла в широком коридоре, возле дверей, ведущих в бывший концертный зал. После медленно спустилась вниз.

…Вечером я позвонила маме. Я не задавала ей наводящих вопросов, я вообще ни на что не надеялась, а просто поинтересовалась, что она запомнила или что ее, может быть, удивило тогда, много лет назад, в палате и коридорах клиники… Она ответила не задумываясь: