Наталия Соколовская - В Питере жить: от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

Справа, за мостом, внутри моей «родовой» Петербургской стороны (вслед за городом поменявшей имя на Петроградскую: результат патриотического пароксизма 1914 года), остаются не имеющий прямого отношения к настоящему повествованию дом на Малой Дворянской (Мичуринской), где после женитьбы жили мои бабушка и дед, и вполне беспородный дом, спрятавшийся в одном из дворов на улице Куйбышева (бывшей Большой Дворянской), где жила некоторое время наша семья. Но главное – там остается дом, построенный Леонтием Бенуа, тот самый, целый квартал занявший дом-корабль, где с середины 1920-х годов, в первом по Большой Пушкарской (если идти от Каменноостровского) подъезде, на шестом этаже жили четыре сестры, мои будущие бабушки (родная и двоюродные). Когда точно и каким образом они, классово чуждые Советам поповские дочки, оказались в этом доме, остается для меня загадкой. Я же стала бывать там с раннего детства и даже неподолгу гостить…

Тремя этажами ниже большой коммунальной квартиры, где жили бабушки, находилась квартира Дмитрия Шостаковича. Мама рассказывала, как, сбегая по широкой светлой лестнице с шестого этажа (похожий на пенал, медленный и скрипучий дореволюционный лифт, который, кстати, застала и я, поднимался только до пятого), несколько раз сталкивалась на третьем с выходящими из дверей людьми, которым, конечно, не придавала никакого значения. Соблазнительно было бы написать, что в августе сорок первого через открытые окна (бомбежки еще не начались) можно было услышать, как создается будущая знаменитая Седьмая симфония, но известно, что Шостакович сочинял музыку «в голове»…

Среди изрядного количества самого разного рода «деятелей», населявших Дом Бенуа, были и «отцы города» (будущие жертвы «ленинградского дела»), партийные бонзы Алексей Кузнецов и Петр Попков. Думаю, в блокаду они жили на казарменном положении в Смольном. Командующий Ленинградским фронтом маршал Говоров, скорее всего, тоже нечасто появлялся дома. Шанс встречи с этими соседями у моих бабушек если и был, то минимальный, и явно не в тот февральский день 1942 года, когда они втроем (родная бабушка с дочерьми уехала в эвакуацию) спускали со своего шестого этажа по лестнице – скользкой, покрытой обледеневшими нечистотами и осколками выбитых окон – саночки с телом моего деда, умершего от голода… Из блокадных дневников ленинградцев и по рисункам блокадных художников могу представить себе, как они сделали это. И сейчас я мысленно благодарю Бенуа за то, что лестницы в своих домах он проектировал удобными : ступеньки – высотой соразмерными среднему человеческому шагу, а лестничные площадки – широкими…

По такой же лестнице мне довелось спускаться и подниматься еще в одном доме Бенуа: Моховая, 27–29. Там, в левом флигеле, построенном в духе французской архитектуры, декорированном гранитной крошкой и терракотовым кирпичом (фирменный стиль Бенуа) – в течение двух лет находилось издательство, где я работала… Центральному корпусу, расположенному в глубине уютного курдонера (где, кстати, снимали некоторые сцены фильма «Собачье сердце»), Бенуа придал черты сгоревшего дворца Тюильри. (И странно было наблюдать, как во время ремонта, длившегося все два года, в этой центральной части дома, служившей общежитием, на подоконниках раскрытых окон сидели на корточках, поплевывали вниз и курили гастарбайтеры.) Узор кованой решетки, отгораживающей двор от улицы, содержал лаконичный комплимент Франции – маленькие изящные лилии…

За время работы в издательстве (вполне бесславно сгинувшем) я подготовила к печати несколько блокадных дневников, которые существенно приблизили меня к пониманию того, что пережили мои бабушки семьдесят с лишним лет назад, в умирающем городе, на Петроградской его стороне, в моем Доме Бенуа…

Следуя привычке искать (и находить) внутренние рифмы, не могу пропустить еще одну, тройную. В нескольких кварталах от Большой Пушкарской есть здание из терракотового кирпича, занимающее, так же как и мой дом, целый квартал: построенная в 1910 году по проекту Бенуа (за основу был взят план Парижской национальной типографии) самая большая типография Российской империи, – нынешний (уже бывший) Печатный двор. Недавно что-то подсказало мне посмотреть, где была напечатана книга «Ольга. Запретный дневник», содержащая дневники самой, может быть, известной блокадницы Ленинграда. Книга, ради которой я и ходила на Литейный, 4, в Архивную службу ФСБ, в поисках следственного дела Берггольц и оказалась совсем рядом со «Шпалеркой», местом и ее, и Леонтия Бенуа заточения. Открывая последнюю страницу с выходными данными , я по внезапной внутренней дрожи заранее угадала ответ: Печатный двор. Так произошла еще одна наша общая встреча – не во времени, но в пространстве (являющемся, по сути, материализовавшимся синонимом времени).

В детстве бабушки водили меня смотреть на «уголок Парижа» – так называли они нарядные высокие дома на правой стороне улицы Льва Толстого, за кинотеатром «Арс», чей срезанный угол, обращенный к площади, похож на рыцарский средневековый замок. Детство и юность моих бабушек пришлись на последнее десятилетие последнего царствования. Они, никогда не бывавшие за границей, даже толковых фотографий Парижа не видавшие, и не подозревали, что ходить никуда не надо было, потому что часть их жизни прошла в одном из самых, может быть, «парижских» жилых домов города, в доме, который, с легкой руки Бенуа, статью своей мог свободно вписаться в любой из парижских Больших бульваров. Наверное, потому таким знакомо-нарядным и одновременно домашним показался мне османовский Париж – что невольно, с детства, благодаря Бенуа, я на себе почувствовала и бессознательно усвоила: красота замысла и его, если угодно, величие вполне могут не входить в противоречие со стремлением создать нечто соразмерное человеку, его частной жизни.

Входя во двор спроектированного Бенуа здания, удивительным образом примеряешь на себя всю постройку, которая неизменно оказывается впору. Как дома чувствуешь себя не только во дворе, но и в подворотне, если это, например, подворотня-гостиная дома Бенуа по Невскому, 46: бежевое нутро, ротонда в стиле модерн, круглый лепной плафон с элегантной люстрой посередине…

Бенуа – гений пропорций. Покой не только физический, но и душевный возникает внутри любого из жилых домов, им созданных. И не только жилых. Такое же ощущение гармонии дарят и ладно скроенный Дворец выставок, и лестница и фойе Капеллы (сама же Капелла напоминает силуэты Лувра, своего увлечения которым никогда не скрывал Бенуа), и фойе Эрмитажного театра, этот мост-галерея, декор которого создан Бенуа почти сплошь из воздуха и света прямо над рукотворной бездной Зимней канавки…