Наталия Соколовская - В Питере жить: от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

Все то же было с Гоголем и, конечно же, с Достоевским. Я открыла для себя новый, мрачный, удушливый, зловонный мир Сенной площади и всех вытекающих из нее улиц в противоположную от Невского проспекта сторону. Подьяческие, Гороховая, Малая Мещанская, Екатерининский канал… Разумеется, в реальной жизни тот район нельзя наделить такими эпитетами, но созданный Достоевским мир серости, тумана, духоты, грязи, нищеты, дна, низа так врезался в сознание и одурманил, что для меня до сих пор все, что «справа» от Сенной, – это Петербург Достоевского. И в определенное настроение по нему очень хочется погулять. А в школьные времена я просто обожала петлять по местам героев Федора Михайловича и не один раз прохаживала те самые 730 шагов от ворот дома Раскольникова до дома старухи-процентщицы (набережная канала Грибоедова, 104).

Потом, в соответствии со школьной программой, для меня возникли Петербург Ахматовой, Мандельштама, Блока, Бродского, Довлатова, и так далее, и так далее.

Конечно, тогда я ужасно стеснялась своих фантазерских повадок. А сейчас мне ужасно нравится, что, гуляя по любимому городу, я могу пропутешествовать в самые разные эпохи, места, обстоятельства. Невольно возникает целая череда самых разных мыслей… и рассуждений. В конце концов, всегда любопытно сравнить свои впечатления и ощущения – тогда и сейчас. В этом доме, я знаю, во время блокады Ольга Берггольц навещала Анну Ахматову, а в этом, я так придумала, жила Каренина с семьей, тут Онегин мчится прочь после объяснения с Татьяной, тут, в подвале «Бродячей собаки», собирались «сливки» Серебряного века… Так, наедине со своими мыслями, можно в гордом одиночестве прогулять довольно долго.

Мне нравится, что у меня есть Ленинград моего детства, с дворами и закоулочками; есть мой Петроград и блокадный Ленинград – история моей семьи неразрывно связана с историей города, с ее страшными и светлыми страницами; есть мой воображаемый Петербург, есть места для грусти, есть для радости, есть свой мост, своя крыша, своя набережная, свой сад, своя булочная, своя церковь, свой пейзаж… Есть даже самый любимый и ни с чем не сравнимый запах каналов. Но я уверена, что такой калейдоскоп любовей и привязанностей есть у каждого петербуржца.

Так что в Питере – пить, в Питере – любить, в Питере – жить!

Есть знаменитое замечание известного критика Стасова, лидера «Могучей кучки», назвавшего Эрмитаж неудачей. Или, как сейчас бы сказали, «неудачным проектом»… Стасов был абсолютно неправ. Он был человеком из круга «передвижников», поэтому немудрено, что из его уст прозвучала такая критика. На Эрмитаж он смотрел с точки зрения того, что тот сделал для становления русских художников. Это был взгляд, придавленный определенной «идеологией».

Но при этом для определенной части российского общества Эрмитаж всегда – на протяжении веков – был «крайне чужим». К нему относились в том числе и агрессивно. Но агрессия эта никак не могла и до сих пор не может перечеркнуть того факта, что сам по себе «проект» успешен. В чем же заключался его успех?

Прежде всего это прекрасная художественная коллекция, прозвучавшая во всем мире как знаменитое Собрание. Екатерина II и последующие российские императоры понимали: само наличие Эрмитажа показывает, сколь они культурны и сколь мощна наша страна. В этом, собственно, и была главная задача музея. Эрмитаж, правда, довольно поздно открыли для посещений. Сначала это был почти частный музей, куда люди входили весьма нечасто. У меня в книге «Мой Эрмитаж» есть глава «Императоры и поэты», в которой собраны все знаменитые высказывания об Эрмитаже знаменитых писателей. И те же стихи Пушкина показывают, что картины Эрмитажа знали. И не только в рамках знаменитой «военной галереи». Эрмитажные образы Пушкина – это и «Мадонна» Рафаэля, и уже тогда обозначившиеся проблемы реставрации. Музей все-таки посещался и во времена, когда он был частью императорского дворца и императорской коллекции. Открыл его – для просветительских посещений – Николай I.

Эрмитаж – это музей, который не спускается вниз: ты должен подняться на его уровень. Рассказ Глеба Успенского «Выпрямила» – про красоту луврской Венеры Милосской – как раз формулирует «принцип Эрмитажа». Он должен людей поднимать, выпрямлять, созывать нужных ему, обучать их. То есть поднимать до себя тех, кто хочет подняться до уровня Эрмитажа. Когда Эрмитаж только открылся для посещений, художники из Академии художеств ходили сюда в первую очередь копировать. В музее об этом сохранились записи. Для критиковавшего Эрмитаж Стасова все эти привычки Академии художеств были тогда ненавистны, художников-демократов все это раздражало. Но тот же Стасов написал чудную статью про реставрацию «Мадонны Конестабиле» Рафаэля – с прекрасными описаниями, как счищают дерево, щадят живопись… Не мог не признать.

Интересно, что это раздражение Эрмитажем было унаследовано и советской властью. Эрмитаж раздражал ее невероятно. Как раз своим фирменным сочетанием имперскости и художественности. Эта имперская стать сохранилась в Эрмитаже до сих пор. И сегодня одних тошнит от того, что Эрмитаж выставляет у себя современное искусство, других – от постоянных имперских выставок музея, когда торжественные дворцовые залы наполняются костюмами знати.

Интересно, что никто из советских правителей ни разу не приходил в Эрмитаж в официальном качестве. Чувствовали, что эти осанки, эполеты, парики на картинах великого музея погасят их самодельное величие? Эрмитаж им прямо сказал бы, что они выскочки.

Эрмитаж в принципе сам выбирает, кто ему нужен, и если человек не его , ему в Эрмитаже не удержаться, проверено многолетним опытом.

В семидесятых годах обозреватель наипопулярнейшей тогда «Литературки» журналист Евгений Богат написал целый цикл очерков об Эрмитаже. Героями его очерков были эрмитажный Рембрандт, Ватто, сам Эрмитаж. И то, что писал тогда Богат, возобладало каким-то неустаревающим качеством. Именно во второй половине XX века Эрмитаж стал осознаваться как уникальное культурное явление – России и мира. Тут очень трудно высчитать одно важное соотношение, когда музей должен подойти к людям, а когда сказать им с высоты «своего уровня»: подойдите ко мне. И в какой-то момент оказалось, что Эрмитаж уж точно имеет право сказать нам: «подойдите ко мне». В том-то и весь фокус, что он имеет на это право. Поэтому очень часто в Эрмитаже много фанаберии.

«Подойдите-ка ко мне» – это ощущение, с которым живет каждый хранитель Эрмитажа. Существует даже такая профессиональная «хранительская» шутка: вот исчезли бы все «эти посетители», и мы бы спокойно жили, ходили бы себе по музею, не волнуясь о безопасности картин, и счастливо занимались своей наукой, никого не пуская в залы дворца.