Вячеслав Килеса - Истории, рассказанные вчера

Лида на коленки возле маминой кровати встала и рукой шарит, автомат ищет.

— Куда он делся? — удивляется и на меня смотрит.

Я шаг вперед делаю:

— Сестра себя оговаривает. Это я автомат принесла и под матрац положила.

Поднимаю матрац, а там пусто. Под кровать заглядываю: ничего!

— Не понимаю — к Басырову обращаюсь. — Тут он лежал.

Посмотрел на меня Басыров с прищуром и головой кивнул:

— Ладно, будем искать.

Дом, двор перерыли — нет автомата.

— Может, вы дурочками прикидываетесь, а автомата здесь не было? — спрашивает Басыров и себе возражает:

— Люди видели, как сюда несли.

— Какие люди? — спрашиваю.

— Хорошие! — смеется. — Придется в тюрьму вас отправить — до выяснения.

Тут калитка открывается и немецкий офицер входит: высокий, широкоплечий, лицо надменное.

— Новый начальник гестапо! — Басыров ахнул. И своим:

— Смирно!

Полицейские застыли, словно волшебным веретеном укололись.

Только офицер через порог переступил, Басыров кратко все доложил.

— Что с мальчишкой? — офицер спрашивает.

Я удивилась: немец, а по-русски слова произносит, причем без акцента.

— Пуля в грудь попала. Сейчас без сознания, в госпитале.

Немец по комнате прошелся, по стенам глазами пошарил и командует:

— Девчонок с матерью в тюрьму — я вечером ими займусь, а возле мальчишки выставить пост: чтоб не сбежал, когда очнется.

Повернулся выходить и вдруг за мамин портрет — он на столе стоял — глазами зацепился. У мамы портрет с молодых лет сохранился, когда она еще в Петербурге жила.

Я поразилась, как у немца лицо изменилось: смотрит на портрет, словно привидение увидел. Ко мне обернулся и спрашивает:

— Кто она вам?

— Мама — объясняю.

— В Смольном институте училась?

— Да.

— А где отец?

— До войны умер.

— Та-а-к! — еще раз внимательно дом оглядел и тихо произносит:

— Кто бы мог подумать: Лиза — в этой развалюхе! Ну-ну!

И улыбнулся: зло, торжествующе. У меня дрожь по спине прошла от его улыбки.

Немец вновь Басырову приказывает:

— Доставьте сюда Елизавету Январовну: только без грубости! «Опель» возле дома стоит — передайте водителю, чтобы отвез.

— Яволь, герр майор! — вытянулся Басыров и выскочил из дома.

— Побудьте во дворе! — велел немец остальным полицейским, а нам: «Можете сесть».

Сам тоже на стул уселся и думает что-то. Только недолго думал: Басыров опять забегает и в руках автомат держит.

— Вот, герр майор: в машине лежал, на заднем сиденье.

— Вы шутите?! — немец вскочил.

— Никак нет! Водитель клянется: от машины не отходил.

— Доннер веттер! — воскликнул немец и вместе с Басыровым выскочил из дома.

Смотрим с Лидкой друг на друга, я глазами наверх показываю: его, домового, проделки.

Возвращаются немец и Басыров. Немец говорит:

— Прежние приказы отменяю: автомат найден, инцидент исчерпан. С автоматом и тем, кто его потерял, я разберусь, а вы возвращайтесь к патрулированию. И никаких разговоров на эту тему!

— Яволь, герр майор! — вытянулся Басыров, а сам удивлен невероятно: немцы и за меньшую провинность, чем кража оружия, расстреливали.

Ушли полицейские, а немец остался. Возле стола остановился и на мамин портрет уставился. Долго-долго разглядывал, потом повернулся и вышел.

Маму Лизу новости ошеломили: особенно когда о немце рассказали. Открыла сундук, вытащила из шкатулки старые фотографии, перебрала их и нам одну показывает:

— Этот?

На фотографии немец возле памятника Петру Первому стоит: молодой, улыбающийся.

— Он!

— Не самая радостная весть, — мама Лиза говорит. — Карл Бенкен в одном институте с вашим отцом учился и первым за мной ухаживать начал. До свадьбы чуть дело не дошло, пока с Володей меня не познакомил. Потом жалел об этом: я только Володей с тех пор и жила. В двадцатом году он с родителями в Германию уехал, а мы решили остаться. И вот как судьба повернула.

Положила фотографию в шкатулку и сундук закрыла.

— Хватит азиатничать, превращаемся в европейцев. Ставь, Даша, на печку ведра с водой, искупаемся, переоденемся в чистое и вспомним, что дворянского рода. Натура у Карла решительная: потеряем его уважение — швырнет под расстрел и думать забудет.

Утром из комендатуры бумагу принесли, от трудовой повинности маму Лизу освобождающую. А вечером Бенкен появился: лицо холодное, словно из ледника вынули. Мама Лиза на пороге его встретила: красивая, в белом платье.

— Здравствуй, Карл!

Подошла и в щечку поцеловала:

— Спасибо, что глупость моей дочери простил.

Бенкен остановился, маму внимательно осмотрел.

— Что ж, — говорит, — красоты не убавилось, а ума, надеюсь, больше стало.

— Величина ума — понятие относительное, от собеседника зависимое, — мама Лиза улыбается, восхищения старается добиться. — Одних и знанием букваря удивишь, а других только математикой Лобачевского поразить можно…

Приглашаю на чай!

Мы для заварки чабрец и мяту использовали и чай вкусным оказывался. А если удавалось кусок хлеба заработать или на вещи выменять, то ужин получался богатый. Сегодня мама Лиза фрукты собирать не поехала и мы без хлеба остались, — но немцу об этом говорить не стали.

За чаем мама Лиза рассказывала, как мы оказались в Карасувбазаре. Немец молча слушал, сказав кратко о себе, что родители погибли от английской бомбы, а сюда перевелся из Франции, — с кем-то из начальства не поладил.

Мама Лиза выглядела оживленной и беспечной, но я чувствовала ее растерянность: Бенкен вел себя не так, как ожидалось — словно не было между ними прошлого и он по необходимости поддерживал разговор с малознакомой женщиной. В нем, в его поведении чувствовалось что-то опасное: как у тигра, вышедшего на охоту.

Допив чай, Бенкен поднялся и сухо сказал:

— Пойдем, поговорим.

И направился в соседнюю комнату. Мама Лиза покорно последовала за ним; перешагнув порог, она закрыла дверь, и я заметила, как дрожат у нее пальцы рук.

— Господи, как я боюсь! — прошептала Лида. — Этот немец — самое страшное, что я видела в жизни.

Разговаривали они минут двадцать. Слов слышно не было; мы сидели, прижавшись друг к другу, напряженно поглядывая на дверь. Наконец она распахнулась.

— Я — офицер победившей армии, — продолжая разговор, немец подошел к столу и повернулся к маме. — Ваши мужчины сбежали, оставив вас вместе с имуществом и территорией как нашу законную добычу.

— Ты хочешь уподобиться дикарю, волокущего за волосы женщину из побежденного племени в свою пещеру? — Мама Лиза всматривалась в Бенкена, словно в затопленную шахту, обещавшую быть золотоносной. — Это говоришь ты, читавший мне Гейне и Гете и восхищавшийся успехами цивилизации?!

— Забудь о том Карле! — Бенкен почти кричал. — Я о нем забывал все эти годы: когда бросал в Неву кольца, купленные к нашей несостоявшейся свадьбе, когда так и не смог жениться, потому что не встретил никого равной тебе, когда из романтика стал циником и выбрал работу, где ежечасно нужно превращать людей пытками и допросами в животных. Помнишь сказку о джине, запертом в бутылке?