Энтони Поуэлл - Поле костей. Искусство ратных дел

Хоть жили здесь всего лишь два или три поколения нашего рода, но есть некая уместность, даже перст судьбы, в том, что я, со звездочкой второго лейтенанта, прибыл теперь на те самые берега, откуда отчаливал не один мой юный родственник, чтобы стать безвестным офицером морских войск или отрядов Ост-Индской компании, весьма рискуя в свои двадцать лет упокоиться на кладбище Бомбея иль Майсура. Я был не слишком удивлен, когда сам попал в ту же упряжь — я готов к ней, так сказать, потомственно и военную лямку надел с определенным облегчением. Однако какие бы традиции ни связывали меня со здешними местами, а ничем не опровергнуть высказанного Бонапартом убеждения (опять мысль моя оперлась на французскую цитату): «После тридцати способность воевать слабеет в человеке». Вот именно, в точности относится ко мне. Возможно, и у моих родичей бывали на военном поприще препоны. Во всяком случае, за четыреста — пятьсот последних лет никто из них не блеснул карьерой. В средние века воевалось им успешнее; каким невероятным ни кажется это теперь, сквозь сумбур кельтских родословных, а даже и поцарствовал наш род в седую старину в здешнем южноваллийском королевстве, столько раз переходившем из рук в руки. Любопытно, что за люди были эти мои пращуры; под настроение способны были, уж конечно, и выколоть глаза, и оскопить. Бледное, загадочное солнце отсвечивает на золотых венцах, окольцевавших боевые шлемы, — а сами царственные воины становятся все зыбче и бесплотней и уходят в светлую мглу, в облачное обиталище таких совсем уже геройски-легендарных личностей, хоть и вроде бы исторических, как Ливарх Старый — недовольный гость за Артуровым Круглым столом — и Кунедда (с ним, правда, родство у нас всего по женской линии), чья конница стояла стражей на валу Адриана. Почему-то именно британский кельт Кунедда приходил сейчас на ум. Он изгнал ирландцев, побив немалое число их, — возможно, по прямому повеленью полководца Стилихона, вандала, едва не севшего на римский трон. Я задумался над этой возможностью, а мы всходили уже, не сбиваясь с ноги, на крутой и скользкий мощеный бугор. Там, за остриями пик ограды, стояло здание из серого камня — храмина, молельня, спящая в ледяном полусумраке. Между тяжких колонн портика — высеченный в камне свиток с надписью:

САРДЫ

1874

Четко приставив ногу, Кедуорд остановился у входа. Остановились и мы со старшиной. Улицей пронесся шумный порыв ветра. В льдистом воздухе взвыли, приглушенно и вместе тревожно, боевые рога Кунедды, летящего в далеких тучах.

— Здесь разместили нашу роту, — сказал Кедуорд. — Сейчас представим вас Роланду.

— Он не спускался ужинать вчера вечером?

— Заходил после вас. Он был занят поверкой — эту неделю он дежурит.

Вслед за Кедуордом я прошел грозный портал молельни (Сарды — одна из семи перечисляемых в Апокалипсисе малоазийских церквей, вспомнил я) и точно в пещере очутился — тут было темней, чем на улице, хотя чуть потеплее. Старшина скомандовал «смирно» безлюдно-тихому и жутковатому сумраку помещения, где не развеялся еще спертый дух солдатского ночлега, сдобренный запашком неисправных газовых горелок.

— Вольно! — в свою очередь скомандовал неясно кому Кедуорд. Он уже говорил мне, что роту, «как обычно, черт подери, на неделю заняли на хозработах». Трудно было разобрать, что окружает нас в этом мире теней, угрожающе косых, как на рисунках Домье. Мерцали посреди два тусклых язычка голубоватого, едко пахнущего газа и беспрерывно искажали и ломали очертания у мглистой массы каких-то пирамид и кубов. Постепенно ближние к нам контуры оформились в неровные ряды двухэтажных коек, толсто застланных бурыми одеялами. Затем из глубины пещеры — точно с невидимого клироса заславословив — звучно взреял густой мужской голос в щемящей душу жалобе:

Я понял, что поет казарменный дневальный; второй дневальный, вынырнувший из мглы в шаге от меня, подхватил «Чем за рекою…», рьяно орудуя шваброй, как дирижер палочкой, и, кончая припев, грохнул ею по деревянным ножкам койки.

— Полегче там, полегче, — гаркнул старшина, к пению отнесшийся терпимо. — Разгромыхались!

Глаза уже привыкли к сумраку, и на стенах проступили громадного размера готические буквы, рдея, чернея, золотясь в мерцании горелок, — возник словно бы сам собой разворот гигантского тома высоко над каменным полом, как роковые письмена на Валтасаровом пиру:

Впрочем у тебя в Сардах есть несколько человек, которые не осквернили одежд своих, и будут ходить со Мною в белых одеждах, ибо они достойны.

— А койки не все застланы как положено, — сказал Кедуорд. — Так ведь не годится, старшина.

Он говорил строго, как бы в тон апокалипсическому осуждению недостойных. Хотя Кедуорд заверил меня, что ему скоро двадцать два, но он походил на мальчугана, который потехи ради вырядился офицером и для пущего эффекта намазал себе жженой пробкой усики. По виду он годился старшине в сыновья, почти во внуки. Но в то же время был в Кедуорде мальчишеский форс, детская важность, по-своему внушительная и заставляющая подчиняться.

— Это из новеньких, не все они учены застилать по-нашему, — осторожно пояснил старшина.

— Взгляните вот на эту. И на те.

— Думалось, ребята уже поднаторели.

— В жизни не видел такого непорядка.

— Персидский базар, прямо скажем, — согласился старшина.

Бритолицый, с сурово-пуританской внешностью «железнобокого» кромвелевского ветерана, как их рисовали в прошлом веке романтические иллюстраторы авантюрно-исторических повествований, ротный старшина был на деле не так уж и стар, да к тому же (как я выяснил со временем) вовсе не таких уж пуританских убеждений. Но валлийская его фамилия — Кадуолладер — звучала как имя вождя из тех полумифических времен, где я бродил мыслью минуту назад [2] В VII веке был в Северном Уэльсе король Кадуолладер. — Здесь и далее примечания переводчика. : ни дать ни взять воин-герой с благородно-суровым лицом встал из гроба под древнее знамя с изображением дракона — явился на подмогу родной армии в военную годину. Как и все солдаты и сержанты батальона, он был шахтер. Гладкий его череп, совершенно безволосый, замысловато изузорен синей угольной пылью, въевшейся в кожу за годы подземного труда, — точно средневековый гороскоп (его же собственный, возможно) вытатуировали на этом охряного цвета темени. Грудь украшена ленточкой коронационной медали и еще одной, желто-зеленой, за долголетнюю службу в территориальной армии. Мы втроем не спеша пошли вдоль строя коек.