Йоханнес Зиммель - И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

Миша остается у двери рядом с Руфью. Перед ними — старая женщина с глазами, утратившими блеск, с восковой кожей и поредевшими седыми волосами. На ней белая ночная рубашка, тапочки на босу ногу. Оба запястья забинтованы — она же вскрывала себе вены, вспоминает Миша. Грета Берг сидит перед окном очень прямо, ее руки покоятся на коленях. Сейчас она улыбается.

— Это хорошо, что вы пришли, — говорит она. — Шалом, Руфь! Шалом, Дов и Хаим!.. А ты — Миша, не так ли?

— Да, — отвечает он тихо.

— Подойди ко мне, — зовет его Грета Берг; Миша, трепеща, подходит к ней, она целует его в щеки и говорит приветливо: — Шалом, Миша!

— Шалом, Грета! — говорит он.

— Ну, вот вы все здесь, — радуется она. — Я готова, мой чемодан собран. Они сказали, можно взять только один. Я положила туда самые необходимые вещи. В такой чемодан, между прочим, многое входит.

Она показывает на кровать. На кровати не видно никакого чемодана, как, впрочем, и в комнате.

— Они уже должны были бы явиться, — говорит Грета Берг. — Опаздывают. Они сказали, что повезут нас на вокзал в автофургоне, места хватит всем, никому не придется идти пешком. Отец и мать уехали уже вчера. Сколько времени?

— Половина пятого, — отвечает Руфь.

— Хотели прийти в четыре. У них много дел в таком большом городе, как Дюссельдорф, не правда ли, Руфь?

— Очень много, Грета, — соглашается Руфь.

— Когда они заберут тебя, Дов?

— На следующей неделе, — говорит тот.

— Всех нас заберут, — вздыхает Грета. — Поэтому я подумала, что самое время сказать друг другу последнее прости. Мы поедем на поезде, они сказали. За город. Сначала мы немного отдохнем, а потом будем работать. Я люблю сельскую местность. Свежий воздух. Они сказали, что можно взять только один чемодан. Этого действительно достаточно. Мы получим все новое, они сказали, нам больше не надо будет ни о чем заботиться, не так ли, Яков?

— Конечно, Грета, — соглашается врач.

— Это мне особенно нравится, — говорит Грета Берг. — Теперь они позаботятся обо всем. Все будет хорошо, они сказали, и я буду жить с отцом и матерью. Подойди, Руфь!

Руфь подходит к старухе, та обнимает, целует ее и говорит:

— Будь здоровой и счастливой!

— Ты тоже, Грета! — отвечает Руфь сквозь слезы. Вслед за ней подходит Хаим, за ним Дов, потом врач и, наконец, Миша. Грета Берг, обнимая и целуя его, говорит ему то же, что сказала каждому:

— Будь здоровым и счастливым!

Миша молча кивает и отходит назад, вытирая глаза.

— Вы лучше уж идите, — говорит Грета Берг, улыбаясь. — Иначе они в конце концов не разберутся и подумают, что вы тоже должны пойти с ними, а ведь у вас еще нет с собой чемоданов. Будьте все здоровыми и счастливыми, мои дорогие… — Она устало опускает голову и сидит неподвижно.

Врач делает знак, и все покидают комнату.

— Что с ней? — спрашивает Руфь.

— Она прекращает всякие связи с окружающим миром, — говорит доктор Гольдштейн. — Она отказалась есть. Для нас проблема, сможем ли мы питать ее искусственно.

— Вы будете это делать?

— Не знаю… Это всегда ужасное решение… Она была в ясном сознании, когда сама решила уйти, — говорит Гольдштейн и, резко повернувшись, уходит. Руфь, Миша, Дов и Хаим переглядываются и идут мимо солдат вниз по лестнице к выходу. Слезы все текут и текут по щекам Руфи, когда она говорит Мише:

— Или я не права во всем, что сказала тебе в тот вечер? Правы другие?

— Я не знаю, — говорит Миша. — Я этого не знаю, мотек!

Это происходит вечером 31 мая, в воскресенье. 14 мая, чуть больше двух недель назад, израильские пилоты вывезли его на «Фантоме» из Ирака. С 18 мая в Димоне начали рыть котлован под седьмой корпус. 2 июня 1992 года Дов Табор, запыхавшись, входит в диспетчерскую, где они обычно совещаются. Остальные уже полчаса ждут его.

— Извините, — говорит Табор. — Я был на расшифровке радиоперехвата и могу сообщить вам важную информацию. Итак: профессор Волков в Триполи приговорен военным трибуналом к смерти как израильский шпион. Сегодня в 6 часов утра по местному времени он был расстрелян. По телевидению передано официальное сообщение. Завтра это будет на первых полосах всех газет мира.

Дымшиц хлопает в ладоши и смеется. Мише и Руфи невесело.

— Что с тобой, Миша? — спрашивает Табор. — Что случилось, Руфь? Вам жалко эту скотину?

— Нет, — говорит Руфь, — не жалко.

— А что?

— Но порой мне противно то, что мы делаем, Дов. Например, сейчас. Мы приговорили человека к смерти.

— Да, — говорит Дымшиц, — потому что иначе он приговорил бы к смерти нас — весь наш народ, Руфь. Подумай об этом!

— Я думаю об этом все время, — говорит Руфь Лазар. — Несмотря на это, мне неприятно то, что мы сделали, Хаим.

— Это можно понять, — говорит Табор. — Но ты, Миша? Почему ты не радуешься? Ты же отмучился, парень! Для тебя этот кошмарный сон заканчивается!

— Я не могу радоваться, когда убивают человека, — говорит Миша. — Не сердитесь на меня, пожалуйста! Я этого никогда не мог. Конечно, это радостное известие для вас — и для меня тоже. Но я как раз думал о том, что бы произошло, если бы вы заполучили настоящего Волкова, а не меня.

— Ну, тогда он построил бы для нас установку, — говорит Дымшиц.

— А если нет?

— Что значит, если нет?

— Вы бы его не убили, если бы он отказался строить для вас установку? Я имею в виду, — объясняет Миша, добиваясь понимания, — ведь настоящий Волков хотел поехать в Триполи к Каддафи, не к вам. Это правда. То, что мафия в Москве говорит иначе, — это ее дело. Для нее казалось лучше то, что выгодно вам.

— Это лучше всегда и для всех, — говорит Дымшиц.

— Да, именно, — Миша согласен. — Возможно, настоящий Волков ненавидел евреев и поэтому хотел уехать к Каддафи, чтобы помочь ему создать новую бомбу для борьбы с вами.

— Он наверняка этого хотел, — говорит Табор и смотрит на Мишу, не понимая. — И это было бы для тебя лучше? Чтобы у Каддафи была бомба и он уничтожил всех нас?

— Для меня было бы лучше, чтобы ни один человек не был уничтожен, — говорит Миша. — Даже Волков.

— Но это же военный преступник! — кричит Дымшиц.

— А вы? — спрашивает Миша, хотя его друг Лева еще в Германии сказал ему, что он должен покончить с этим наивным идеализмом. — А все те, у кого есть бомба, — таких много, — вы не потенциальные военные преступники? У вас она тоже есть, бомба!

— Только на случай «Выбора Самсона», — говорит Дымшиц.

— И как скоро это может произойти? — спрашивает Миша. — Сколько времени пройдет до тех пор, пока в этом безумном мире все не подохнут, ввязавшись в самоуничтожающую войну? Со всем существующим ядерным оружием? Насколько я понял за последние недели, это не может больше продолжаться долго. И всех нас не будет жаль.