Йоханнес Зиммель - И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

— Не жаль детей? Детей, которые ни в чем не виноваты? Детей в Израиле и во всем мире? — спрашивает Табор. — Разве не должны мы сделать все, чтобы дети, наши дети, могли жить в мире? Разве не всякое средство было бы для нас оправданно, не всякое, Миша?

— Несомненно, несомненно, — говорит Миша безрадостно и смотрит на Руфь. — Я только хотел сказать, что мне, несмотря ни на что, жаль его, Волкова. Я всего лишь глупый жестянщик, не так образован и талантлив, как вы. Я-то уж хотел бы жить в мире со всеми, если на то пошло. Это все. Я никогда не хотел ничего другого. Ну, черт возьми, может же быть кому-то жаль того, кто только что был расстрелян!

— Гитлера, Геринга, Геббельса, Эйхмана, нацистских преступников с Нюрнбергского процесса и убийц, у которых на совести Грета и 6 миллионов евреев, которые застрелили Израиля Берга, — их всех ты тоже жалеешь?

— Прекратите немедленно! — говорит Руфь Лазар громко. — Не разговаривайте так с Мишей. Конечно, мы должны были обезвредить Волкова, мы все этого хотели. Но теперь, когда мы это сделали, он не обязан радоваться и танцевать от восторга! Так что хватит! Миша однажды сказал, что это паскудный спектакль, тут он прав. Что у нас еще, Дов?

— Послезавтра, 4 июня, в 11 часов утра, в пресс-центре запланирована конференция, на которую приглашены все работающие в Израиле журналисты, радио- и телерепортеры, — говорит Дов Табор. — С Мишей в качестве главного действующего лица. Ну, скажи, по крайней мере, что ты этому рад, Миша!

Тот что-то бормочет.

— Я ничего не понял! — говорит Табор. — Громче!

— Я рад тому, — отвечает Миша, — что снова смогу быть самим собой.

Пресс-центр называется Беит-Адрон и находится в Иерусалиме на Гиллель-стрит. Миша, Руфь, Дов и Хаим прилетели туда на вертолете, и вот они сидят на подиуме за длинным столом, освещенные прожекторами, а напротив них толпа корреспондентов, операторов и радиожурналистов. Как и предсказал Дов, сообщение ливийского телевидения прошло как сенсация во всех средствах массовой информации.

Сильные прожекторы сильно нагревают воздух, Миша сопит, ему душно.

Сначала Руфь Лазар, комендант, сообщает о том, что русский профессор Волков разработал проект установки по обогащению плутония, с помощью которой можно создать чудовищное оружие массового уничтожения; что человека, сидящего рядом с ней, зовут Миша Кафанке, и он необычайно похож на профессора Волкова; что они оба были дважды проданы в Москве организацией, нелегально поставляющей за границу ученых-ядерщиков, — один в Ирак, другой в Ливию. Потом Мишу Кафанке похитили в Ираке, доставили на «Фантоме» в Израиль и предложили ему сыграть тут роль настоящего Волкова, чтобы сбить с толку ливийцев, для чего в Димоне началось строительство нового корпуса, в котором, однако, будет смонтирована не установка по обогащению плутония для новой бомбы, а эко-клозет…

Когда она доходит до эко-клозета, зал разражается весельем; Миша сидит, нахохлившись, и готов ответить на вопросы: да, так оно и было. Но когда он видит множество открытых ртов, которые, кажется, готовы осмеять его и его чудесное изобретение, он думает, как хорошо было бы выставить повсюду большие щиты, на которых было бы написано: ОСТОРОЖНО, ЛЮДИ!

Руфь выжидает, пока зал успокаивается, и продолжает свой рассказ. Строительство в Димоне убедило ливийцев, что их Волков всего лишь агент, а настоящего похитили израильтяне, и вот утром 2 июня они расстреляли настоящего Валентина Волкова по приговору военного суда как израильского шпиона. Он больше не сможет причинить зло Израилю или какой-либо другой стране.

А теперь…

И теперь наступает то, что для Миши является самым важным, если он хочет остаться в живых.

На глазах у всего мира специалисты снимают Мишины отпечатки пальцев, одного за другим, чисто и аккуратно, на белый картон. Затем швейцарский оператор снимает этот картон на кинопленку, и картинка проецируется на телеэкран позади подиума размером 10 на 6 метров.

Руфь Лазар говорит, что Моссаду удалось получить идентификационную карточку из картотеки Народной полиции бывшей ГДР, которая содержит все сведения о Мише Кафанке. Руфь держит старую идентификационную карточку перед камерой шведского репортера, а та проецирует такую же огромную картину на стену рядом с картоном с отпечатками пальцев, снятыми только что у Миши на глазах у всех. Камеры стрекочут и снимают оба документа, а Руфь говорит, что имеются подтверждения трех нотариусов — итальянского, датского и австрийского, — что на основании исследования специалистов по дактилоскопии этих стран отпечатки на карточке из картотеки ГДР и отпечатки пальцев сидящего здесь Миши Кафанке идентичны — для этого исследования его отпечатки пальцев были сняты еще за семь дней до этой пресс-конференции.

— Каждый из вас получит обе копии отпечатков и копии свидетельств нотариусов, когда будет покидать этот зал, чтобы ни у кого не было и тени сомнения: человека, который здесь сидит, зовут Миша Кафанке, он сантехник из Ротбухена под Берлином, он никогда не был связан ни с установкой по обогащению плутония, ни с ядерным оружием, он только в благодарность за то, что израильские пилоты вывезли его из Ирака, участвовал в игре, и таким образом удалось устранить опасность, исходящую от Волкова. Все, не только израильтяне, все люди на свете в долгу перед Мишей.

Тут в зале раздается несколько хлопков, Миша вымученно улыбается, Руфь улыбается тоже.

Дов Табор и Хаим Дымшиц поднимаются со своих мест и смотрят на Мишу, сияя; наконец, поднимается Руфь, обнимает, целует его в обе щеки и шепчет ему:

— По-другому было нельзя, бедный мотек…

— Я понимаю, — шепчет он, и, когда все четверо покидают подиум, раздаются аплодисменты.

Позже в элегантном салоне, где подают шампанское, офицер израильского Генерального штаба в присутствии Руфи Лазар и Хаима Дымшица вручает Мише орден.

И вот он стоит перед людьми, с орденом в петлице, хотя он клялся себе, что никогда, никогда не будет носить наград. Высокий офицер обнимает его, желает ему счастья и уходит. Сразу же вслед за ним появляется Дов Табор, опечаленный и возмущенный.

— Что такое? — спрашивает Руфь.

— Свиньи! — говорит Табор.

— Кто? — допытывается Дымшиц. Тут Миша внезапно чувствует нечто, чего он уже давно не чувствовал: на него мягко и неотвратимо дует тот стародавний ветер, который шесть тысяч лет бродит через моря и континенты вокруг земли. Вот он, мой ветер, думает Миша. Смешно, что я о нем забыл.

— Военные! — говорит Табор. Лицо его краснеет, он произносит ругательство и ударяет кулаком по столу. — И политики! Весь этот гнусный сброд! Они меня вызывали.

— Кто?