Йоханнес Зиммель - И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

У Мартина ненависти нет, но он — исключение; большинство мальчишек повторяют слова своих родителей, и даже девяти-десятилетние ищут врага, чтобы ненавидеть, как все люди.

Почему? Почему каждый должен кого-то ненавидеть? — думает Мартин, погруженный в свое горе, торопливо глотая мороженое. Сегодня лимонное мороженое еще вкуснее, чем обычно; если бы можно было вылизать тарелку, он бы это сделал.

Он должен поговорить с Клавдией, обязательно, и он тяжко вздыхает.

— Что с тобой? — спрашивает Прекрасная девочка и слизывает мороженое с губ.

— Ничего. — Мартин не верит собственному голосу.

— Я же вижу, что что-то не так. Вздыхаешь. И по лицу видно. В чем дело, Мартин?

Мартин сосредоточенно ест мороженое, не поднимая глаз, и бормочет что-то себе под нос.

— Что ты сказал?

Так или иначе, это должно случиться. Он собирает все свои силы и начинает, заикаясь:

— Я… я хотел… хотел тебя вот о чем спросить, Клавдия.

— О чем?

Молчание.

— О чем? — снова спрашивает Клавдия и смотрит на него так серьезно, что ему уже не отвертеться. — Ну, говори же!

— Твои родители были шпионами Штази? Только не волнуйся!

Не волнуйся! Тут не будешь волноваться!

Уши Клавдии становятся пунцовыми, она захлебывается шоколадно-землянично-фисташковым, которого у нее полон рот, давясь, проглатывает половину, другая половина вываливается на белый столик, несколько секунд Клавдия смотрит на Мартина в упор… Господи, как она взволнована, думает Мартин, и тут раздается пощечина, такая сильная и звонкая, что другие посетители кафе с любопытством оборачиваются.

— Клавдия, — смущенно бормочет он, — Клавдия…

— Довольно! — кричит она. — Это самая подлая подлость на свете!

— Прошу тебя, Клавдия, пожалуйста! Не кричи так! Все смотрят на нас. Все слушают.

— Ну и пусть, пусть! — Клавдия швыряет ложку и продолжает кричать, едва сдерживая рыдания. — Как ты можешь, как это подло!

— Что же тут подлого?

Люди, кругом люди, видящие и слышащие, — как это мучительно…

— Это неправда, — всхлипывает Клавдия, — ты все извращаешь!

— Что извращаю?

— Ты сам знаешь!

— Я ничего не знаю! Поэтому я тебя и спросил…

— Да, да, да, ты спросил. Я тебе вот что скажу: я сюда пришла, хотя мама запретила с тобой встречаться. Я была вынуждена дать ей честное слово, что больше с тобой не увижусь.

— Но… но почему?

— Потому что твои родители были шпионами Штази! — Слезы текут по ее лицу.

— Мои..?

— Да, твои, твои, твои! Стукачами! Все это говорят, все люди. А ты спрашиваешь о моих! Никогда, никогда больше я не буду с тобой встречаться! Лучше бы я сюда не приходила! Как права была моя мама! — С этими словами Клавдия в прекрасном синем платье в белый горошек выскакивает из кафе-мороженого «Бруно» на Кройцкаммерштрассе, и Мартин видит, как ее плечи сотрясаются от рыданий.

10 мая 1991 года.

219 дней прошло после воссоединения немцев в условиях мира и свободы. Германия, Единое Отечество.

О Боже всемогущий!

Мартин в ужасе бросает на стол две пятимарочные бумажки и устремляется за Клавдией так быстро, как только может, потому что он видит, как справа от него на Кройцкаммерштрассе сворачивают его мать и родители Клавдии. Клавдия бежит по Кройцкаммерштрассе вниз налево. Мартин на секунду останавливается, смотрит направо и налево и несется вслед за Клавдией как Катрин Краббе после допинга; приблизившись к Клавдии на достаточное расстояние, Мартин кричит:

— Твои родители… Моя мать… Прятаться… нам надо спрятаться! Быстро! Тут впереди магазин, дверь открыта…

В беде и нужде умеренность не спасает. Многие из нас чувствуют это инстинктивно. Клавдия не спорит и мчится, спотыкаясь, вместе с Мартином. Общий враг может сплотить. Наконец-то и магазин.

Скорее внутрь!

Вот они уже в магазине. За спасительной дверью!

Клавдия и Мартин останавливаются и некоторое время не могут отдышаться. Наконец, можно оглядеться, рассмотреть, что находится в этом огромном зале.

Сверкающие унитазы с разными диковинными штучками, каждый со своим названием! Они написаны здесь же на табличках: «Moderna», «Capella», «Vienna», «Magnum», «Piano», «Grangrasias», «Opera», «Marina», «Closomat Rio», «Closomat Lima», «Closomat Samoa»… Розовых тонов, голубых, салатных, желтых, белые, черные, позолоченные, с отделкой… А где же висящие на стене сливные бачки, которые имеются у всех унитазов в Ротбухене? Здесь ничего такого нет, как нет и цепочек с фарфоровыми или пластмассовыми ручками, чтобы дергать. Кроме этих невиданных унитазов есть таких же расцветок похожие на унитазы емкости, только без сидений и крышек, с позолоченными кранами и напольными вентилями. Они выглядят как ножные ванночки для великанов, и на табличках перед ними точно так же написаны названия: «Bidet Aurora», «Bidet Romantik», «Bidet de Luxe», «Bidet Princess», что это такое? Тут же с другой стороны множество умывальников — «Marmara», «Ronette», «Maddalena», «Aphrodite» (выглядит как огромная ракушка), — о Боже, и ванны! Большие, маленькие, круглые, угловые, овальные, с лесенками внутри, почковидные, шестигранные, восьмигранные, с сиденьем! И все это сверкает, и снова позолоченные краны и красивые названия: «Kronjuwel», «Corpoline», «Ergonova», «Brilliant», «Bellion», «Turbo-Whirl».

У Клавдии все плывет перед глазами, и она с трудом переводит дыхание, как известная теннисистка Моника Селеш. Из-за этого Монике уже неоднократно пытались запретить играть, потому что такие вздохи напоминают одышку, а это с теннисом несовместимо, но Селеш говорит, что одышки у нее нет, просто такое дыхание. То же сейчас происходит с Клавдией, пока ее взор блуждает по душевым кабинам из стекла, похожим на телефонные будки, с ободками, розовыми, голубыми, салатными, золотистыми, «Romylux», «Gianola», «Tollux», или вот еще круглые, со складывающимися стенками, с решетчатыми, раздвижными, сиреневые, черные, серебристые, «Corona», «Spirella», «Pirouette», «Koralle», «Optima», «Holydoor». Этот «Holydoor» — наверное, душевая кабина для церкви, для духовных лиц?

А вот это! Мартин показывает пальцем и не может вымолвить ни слова. Вот оно! Клавдия знает, что это за штуки, мама говорит, что мечтает о такой со времен Одиннадцатого пленума, — это стиральная машина-автомат. А что такое этот Одиннадцатый пленум? Наверное, это было что-то очень плохое, давным-давно, когда Клавдии еще не было на свете. Белые-белые, великолепные стиральные автоматы — «Bianka», «Adorina», «Adorina de Luxe», «Mirella», «Prestige». А вот сушилки для белья — «Lavinox Star», «Wega», «Orion» и еще всевозможные позолоченные и посеребренные принадлежности — трубы, краны, смесители, вентили — Господи! — розетки, муфты, штепсели, распределители, сетки для душа, мыльницы, зеркальные шкафы, поручни, вешалки, помпы — «Oederin», «Рах», «Kuglofit»…

И над всем этим великолепием парит темно-синий транспарант, на котором белыми буквами написано: «Наконец-то жить станет лучше!»