Йоханнес Зиммель - И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

— Добрый день, господа, — раздается голос.

Оба оборачиваются. Позади, насколько можно было увидеть через открытую дверь, весь двор завален этими бытовыми чудесами; именно оттуда вошел маленький человек, держащий в руке крошечный радиоприемник — не больше двух спичечных коробков. Из этого приемника льется музыка неземной красоты.

— Разве это не великолепно! — говорит маленький человек. На нем голубые джинсы и линялая желтая рубашка навыпуск. Он бережно поглаживает маленький радиоприемник с пятидесятисантиметровой антенной, будто это для него самая дорогая из принадлежащих ему вещей, и добавляет мягким дружелюбным голосом:

— Моцарт, концерт для валторны номер четыре ми-бемоль мажор, allegro maestoso. Написан для натуральной валторны, теперь на этом инструменте едва ли играют. У натуральной валторны еще не было клапанного механизма, поэтому полутона, не входящие в натуральный звукоряд, музыканту приходилось извлекать, засовывая в раструб ладонь или кулак, и звучание таким образом получалось намного богаче. Послушайте только это cantabile! — Человек улыбается и поглаживает приемник. — Герман Бауман — валторна, все инструменты оригинальные, дирижер Николас Гарконкурт, Свободное Радио Берлина.

Мартин крепко держит Клавдию за руку. Ну что ж, прекрасно, мы сошли с ума, причем оба одновременно, что случается редко. Может быть, от любви? Блеск и великолепие среди разоренного Ротбухена, Богом забытого гарнизонного городка Советской Армии, — этого просто не может быть, это невозможно! И вот среди этого великолепия у маленького человека в крошечном радио играют что-то из Моцарта, и он нам рассказывает, как извлекались звуки из валторны. Единственно возможное объяснение — это что мы свихнулись, думает Мартин, я готов с этим согласиться, лишь бы родители оставили нас в покое и не разлучали из-за того, что они работали на Штази. А этот маленький человек, он не более сумасшедший, чем другие, лишь настолько, насколько он ушел от этой уродливой, убогой жизни в ту, другую, полную красоты, благозвучия и гармонии. Все люди на его месте стали бы помешанными, думает Мартин, вслушиваясь в allegro maestoso четвертого концерта для валторны Вольфганга Амадея Моцарта в окружении унитазов, ванн и душевых кабин.

Клавдия — в женщинах все-таки больше здравого смысла, чем в мужчинах, — все время при этом посматривает на входную дверь и через витринное стекло, чтобы ее родители или мать Мартина не появились внезапно. Но нет, они не появляются, они или уже прошли мимо, или повернули в другую сторону, хотя, конечно же, опасность пока не миновала. Она еще раз всматривается в окно, allegro maestoso звучит снова, и в это время Мартин слышит ее вопрос:

— Это ваш магазин?

— Да, — отвечает человек.

— Унитазы, ванны… все это ваше?

— К сожалению, — говорит маленький человек и выключает радио; он, видимо, не такой сумасшедший, как показалось Мартину.

— Хватит, — отрезает человек, — здесь вам не детектив, как «Derrick» или «Columbo», мои дорогие, и если вы мне сейчас же не расскажете, в чем дело, вы вылетите отсюда в один момент.

— Мы все объясним вам, господин… — начинает Клавдия и вопросительно смотрит на маленького человека.

— Кафанке, — говорит тот, — Миша Кафанке.

— Меня зовут Клавдия Демнитц, а это мой друг Мартин Наврот. Мы вам все объясним, господин Кафанке. Только пожалуйста, пожалуйста, не выставляйте нас за дверь, а то нас увидят наши родители.

— Ваши родители? — спрашивает Миша Кафанке, наморщив лоб. — Что случится, если они вас увидят? Вы что, сбежали?

— Да, — говорит Мартин.

— Что же вы натворили?

— Ничего! Абсолютно ничего, господин Кафанке.

— Чего ж вы тогда убегаете?

— Это все из-за Штази, — говорит Мартин.

— Из-за Штази? — повторяет Миша испуганно, у него подкашиваются ноги, и он опускается на ближайший унитаз. — Я не хочу иметь никаких дел со Штази, ни при каких обстоятельствах, — говорит он. — Так что прочь, прочь, исчезните.

— Мы не можем, господин Кафанке, — говорит Клавдия.

— Почему это вы не можете?

— Потому что мы нуждаемся в помощи, господин Кафанке, в вашей помощи!

— В моей помощи, — смеется Миша идиотским смехом и бесцельно болтает ногами. — Почему именно в моей?

— Потому что мы попали к вам, — говорит Клавдия и улыбается ему совсем как взрослая женщина, и перед этой улыбкой, перед этим женским очарованием не может устоять ни один мужчина, Миша в том числе.

Сидя на картинно-красивом унитазе «Capella», он тяжело, из глубины души, вздыхает.

— Попали ко мне, — говорит он голосом, полным тоски, — почему же, как назло, именно ко мне? — Он поднимает печальные глаза к потолку, где висит транспарант «Наконец-то жить станет лучше!» — Почему я всегда попадаю в переделки, почему? Вот ведь не было у меня мороки.

— Чего у вас не было?

— Мороки, — говорит Миша. — Ты что, не знаешь, что такое морока?

— Нет, господин Кафанке.

— Счастливое дитя, — говорит Миша. — Заботы, — вздыхает он. — Заботы — это морока, неприятности — это морока.

— А что это за слово? — спрашивает Мартин. — Я имею в виду, из какого языка? Где так говорят?

— В одной стране, где много неприятностей, — говорит Миша. — А теперь я хочу немедленно узнать, что с вами случилось.

— Мы расскажем вам, господин Кафанке, — говорит Клавдия. — Все. Сейчас же.

Клавдия пристально смотрит на маленького человека. Про Мишу Кафанке можно сказать, что это — очеловечившийся представитель одной из наиболее популярных пород собак — бассетов, о которых подробно рассказано в атласе кинолога «Собаки мира», широкоформатном четырехцветном издании в 900 страниц. На странице 152 написано следующее: «Бассет так же, как такса или гончая, приобрел необычайную популярность в качестве семейной собаки. Это привело к тому, что его часто используют в рекламных кампаниях. К примеру, собака-символ домашних тапочек — это бассет, и кажется, что его мягкая, печальная, симпатичная морда способна помочь продать массу обуви. Большие меланхоличные глаза бассетов не имеют себе подобных в животном мире… Все любители бассетов помешаны на этой породе.» Да, так и написано, буквально, напротив портрета бассет-хаунда на целую страницу, и кто увидит это изображение, тот сразу становится помешанным на бассетах. Эти глаза бесконечной глубины! Это изможденное лицо (не морда)! Эти огромные висящие до земли уши, только половина длины которых доходит до подбородка! У бассета карие глаза, коричневые висячие уши, а морда — бело-коричнево-бежевая. Собака смотрит на вас так добродушно и мягко, так мудро и преданно, как ни одна другая собака, а ее «мелодичный голос звучит для всех истинных друзей бассетов как музыка вышних сфер…». И так на протяжении многих страниц, хочется цитировать снова и снова, и все-таки, все, что касается симпатии и привязанностей, к Мише Кафанке, этому очеловечившемуся представителю столь популярной породы собак, к сожалению, не имеет никакого отношения. Загадочен мир, непостижима душа человека!