Кокто Жан - Проза. Поэзия. Сценарии

В любви я полон грез и разочарований.
Бездонная постель уносит от светил
И гонит из души рубцы иных мечтаний ―
Любовную тоску мне ангел разрешил.

Открой же дивный зрак. Не спи. Ведь так опасно,
Когда искусный сон тебя уносит вдаль.
Ты знаешь, никогда я не страшусь напрасно
Но только ты уснешь, меня ведет печаль

В миры без воздуха, без плоти и без тени,
Где ты беззвучно весть несешь свою
Кому-то, но не мне. И там я без сомнений
Тотчас тебя найду, узнаю и убью.

Хочу тревожных снов я прекратить страданья
Что так меня гнетут:
Того, что любишь ты в ином существованье,
Обманываешь тут.

Обманем чудака, любовника-героя
Твоих глубоких снов;
А я ― наоборот, видения расстроя,
Любить тебя готов.

Он мнит тебя своей. Я легким поцелуем,
Верну тебя домой.
Пусть ждет тебя в краях, где темным адским струям
Дивилась ты порой.

Я мало где бывал: Венеция и Лондон,
Брюссель, Рим и Алжир…
Церквам, музеям отдан,
Я ваш усталый гость, минутный пассажир.

Вот Лондон угольный, что мака цвет кирпичный,
Клонит меня ко сну.
Венеция обычно
Сулит любовный пыл, но прячет седину.

Брюссель, роскошный, в театральной лепке,
Рим холоден и гол,
Как гипсовые слепки;
Алжир, что козий сыр с жасмином переплел.

Во всех любимых городах скучаю
И мучаюсь душой ―
(Париж не исключаю).
Повсюду плохо мне. Мне хорошо с тобой.

Я искренне считал любовником поэта,
Коль он полюбит стих;
И голос мой затих.
Но музы вмиг тебя явили мне за это.

Меж ними все раздор и беспрерывный спор ―
Они, что ваши пчелы
Жужжат во тьме веселой,
Но жало их всегда бесспорный приговор.

Ты ими мне дана, чтоб быть в стихах воспетой:
Для греческих богинь ―
Шестерка, как ни кинь
Игральную ты кость ― той гранью или этой.

Мы должны поспешить: больше времени нет
Ни для тучных пиров, ни для хлеба с водою:
Ты останешься завтра такой молодою,
Я проснусь стариком: мне уже тридцать лет.

Я трудился, я тратил себя без остатка,
Хватит бегать, мне двигаться стоит пешком
Нить минувшего в сердце, виток за витком:
Девятнадцать ― в твоем, а в моем ― три десятка.

Как же душит меня эта чертова нить!
Ухватить бы ее, задержать бы на месте,
Я тебя подожду, мы окажемся вместе
Перед тем, что пытается нас разлучить.

Увы! К чему слагать мне жалобные строфы?
В Хароновом челне
Стоит, я вижу, Смерть, не зная катастрофы,
Что шлет ее ко мне.

Она живет. И ждет. Ведь ей не поручали
Искать для нас причал:
Ей незачем входить в ничтожные детали,
Коль рок все начертал.

Нет смысла умолять седое изваянье
Раскрыть нам день и час:
Сама не правит Смерть последнее прощанье ―
Лишь отдает приказ

Как к свету тянутся растенья,
Как стол колеблется начать
Полночный акт столоверченья,
Так музам сложно начинать.

Одна с иглой, на нитку глядя,
Одна над пяльцами склонясь,
Сидит, а за стежками глади,
Иду и я, не торопясь.

Но если сбился я с дороги
И пропускаю поворот,
Мой ангел, мой служитель строгий,
Меня челом курчавым бьет.

Как тяжело вращать злащеного музея
Тугое колесо!
Его прогнивших спиц и легче и яснее
Искусство Пикассо.
Я вижу в нем набор вещей обыкновенный,
Но будто бы вверх дном,
Вот так же и любовь мешает губы, члены
В сплетении ином!
Художника в свой круг вы, музы, заключили
И в руки дали нить,
Чтоб смог он из земной, прелестной дикой пыли
Порядок сотворить.

Мийо и Онеггер, Пуленк, Тайфер, Орик,
Вы стебли тонкие единого букета.
Я корни вам соплёл, но солнечного света
Свободно и легко любой из вас достиг.

Да, каждый в небо шлет иные фейерверки,
Да, каждый правит звук на радуге иной,
Но вдруг окажется на истинной поверке,
Что ваших вольных нот я сторож был ночной.

Но не был я шипом капризной алчной розы,
Что красоту творит из крови соловья.
Я в сердце разорвал силок ревнивой позы:
Теперь летите врозь, в полет, мои друзья!

Внезапно я запел не то, что всем по нраву ―
В том нет моей вины:
Мне трудно для стихов подыскивать оправу,
Во всем они вольны.

Ни тайный голос муз, читатель, мне неведом,
Ни промысел Небес,
За хитростью сестер, я проникаю следом
В себя, как в темный лес.

Во мне они бегут, прерывистою тропкой
Со склона и на склон,
Не позволяя мне попытки даже робкой
Нарушить их закон.

Вы, музы, нежный свет и люстры звон хрустальный
Направили на тех,
Кого для славных дел избрали изначально
И трепетных утех.

Мы можем ваших гроз, как дети, испугаться,
Но только вам дано
Заставить наших лет соткаться, разоткаться
Короткое рядно.

Но вы метнете гром, и осветят зарницы
Небесный дивный град.
Вы здесь! Вы здесь! Вы здесь! В душе моей искрится
Ваш грозовой заряд.

Что спрашивать меня, девиц вы расспросите
Которым я служил.
Но благосклонных слов не будет, и не ждите,
Для тех, кто им не мил.

Без устали следят за холодом и жаром
Изысканных побед.
Зачем, скажите мне, им тратить время даром
На ветреный ответ?

Тревожить вам не след сестер покой надменный:
Пусть строго и без слов
Вовеки стерегут прерывистый и пенный
Поток живых трудов.

Любая из сестер, что конь, кусает руку
И норовит лягнуть,
Как только мы хотим ей преподать науку,
Указывая путь.

Но каждая из них помощнику покорна,
Тому, кто с ней на «ты»
Пускай дичится он, пускай боится вздорно
Ужасной красоты.

Я следовал всегда их диковатой силе,
Старался тут и там;
И, если нужно, чтоб сейчас меня убили,
Спокойно жизнь отдам.

Не ждете, музы, вы призора и позора,
И тайно вы ушли, прервавши разговор,
Распелся злой петух, персты ярит Аврора:
Я более не час свидания сестер.

Не стану вас молить, неверные подруги,
О вашу глухоту мой разобьется зов;
Вы косы заплели в один венок упругий,
Ушли, оставив горсть написанных стихов.

Идите, коли так. Теперь мне все едино.
Но постарайтесь смерть мою опередить,
Я кровью напишу, лазурной, лебединой:
«Кто вовремя почил, тот вечно станет жить».