Кокто Жан - Проза. Поэзия. Сценарии

4
Кровоточащее белье, развешанное по
колючей изгороди, по купам
злостной ежевики,
по шелковицам, чьи яростные ягоды
язвят столы пугающими
пятнами. Пятная простыни,
что сохнут на шипах
колючей проволоки. На солнце
сохнут пелены, извалянные
в грязи и тлене. Висят
покровы, одеждой некогда служившие гримасе
одной китайской тени
какой-то мнимой прачки с немнимыми руками.

5
Скажите, разве может благом стать
нам ноша? Я стану нежить рану
холодными устами, открытыми донельзя шире
и в крик кричащими.
Я вслушаюсь во флейту мозга костного,
столь нежную, что сам костяк
не держит больше малой жилки, а все из-за
пузыря крови, пузыря
слюны, желчного пузыря,
пузырей, едва притороченных к осиной талии,
разрубленной пополам.
Скажите, разве ноша благом может стать?
А приложу-ка я газовую вату
и крестик розовый,
приклеенный поверх.

6
Древо с прямоугольными краями,
трудноузнаваемое в таком виде
странном, выбросило
две ветви,
две ветви с прямоугольными краями,
в которых бьются, сигналя пораженье,
трепещущие жилки,
так бьются, что туннели тела
битком набиты
текучей толкотней
толпы, гонимой в бег кошмаром.

7
Все было: отмывали помыкали
сквернили свежевали рушили
кололи раздробляли
травили гнули трахали пихали
вертели прибивали отрывали
сращивали колесовали
рассеивали плавили рубили
вешали длинили коротили
мозжили подымали украшали
провозглашали заушали бичевали
и вечности черты мерцали
на всем — от искореженной дощечки
до золотарничьих сапог

8
Машина адская в движенье приводилась
согласно формулам, закрытым
рассудку немудрящей машинерии,
согласно положению стремянки,
на кою трубочист не может стать
под страхом смерти. И вечности
черты негодной обнажились
в самом сердце драмы, машина с какой-то
обессмысливающей точностью
следила, кроме прочего,
за канделябром светочей небесных.

9
Видели когда-нибудь столько лестниц сразу?
Видели когда-нибудь на высоком пространстве
подобный частокол, такую странную
дождевую клетку, подобное
устройство для возведения лесов? Видели
когда-нибудь столько летучих
паутинок вокруг огромных балок?
Столько лестниц? Настоящая
военная машина против
оборонительных валов.
Этот воздушный беспорядок
балконов и решеток водосточных
перил и прочих заграждений
и пекарей и мясников
и узников, украдкой подающих знаки
прелестным девам. Не разберу,
написано уж точно на иврите, но я открою смысл:
ступени сплошь ступени а меж ними
карабкается вверх на цыпочках
на кончиках тончайших пальцев
на шипиках дрожащих крыл
цепочка ласточкиных зовов.

10
По лестнице пунцовой шли
босые ноги, что несли незримых
пожарников чудовищно нескромных.
Взад и вперед, толкаясь и грубя,
то сверху вниз, то снизу вверх,
то вбок,
к ошметкам остролиста, к ажурным кружевам
крапивной злобы.
О, что я говорю? О, твердь небесная,
которую мы как пространство чтили,
вся, вся она ютится на кончике булавки,
уколотой там, где-то, руками
инакими, инакодушными.
Нашлось бы там и то, с чего, нашлось
бы (между нами) там и то, с чего
от хохота помрешь.

11
Там были и удары. Удары
металла о металл. Древняя роза
ветров. Удары. Ржавчина
ударов по вееру из косточек
ножных. По ржавленой циновке из костей.
По крашеным подмосткам. По
миленькой миниатюре из молитвенника,
чьи буквы — нервы, в чьих строках
боль движется быстрей, чем боль
в застенках пыток.
Ударов отголоски. Ордена
ударов. Ушные раковины
ударов. Душа древесная. Душа
ударов сплошь бездушных.
Удары бедняги бочара. Удары
бедняги плотника. Свищи
в синюшном мясе. Дверные косяки,
где линии от рук
запечатлелись. И шея,
и шея лебединая.

12
Вот славная работа. О, что за странная
прогулка. О, что за похороны
дивные! О, что за купы
шиповника! Что за жара! О, что за мена
в убыток ловкачам!
О, что за день
обманов и прельщений! Я прошу
слова, которого меня лишили.
Его связали. Его
бичом стегали. В него плевали
сверху вниз. О, всюду столько швали!

13
На мосту в этом крайнем
раздрае пираты — жертвы
наважденья — организовали
сносное существованье эмигрантов на основе
многокрасочного сна, не забывая
о том, что остается от лесов,
сведенных злоупотребленьем власти
под ураганом бешеным рубах.
Палец ноги поставлен в центр
циклона, и вровень с ним
верхушка знамени. Приметы,
которые нельзя прочесть: рога
быков, хвосты коней, козлы,
орлы, истерзанные вдрызг.

14
На слишком знаменитом
сукне зеленом сплошь толпятся
крошечные косточки скелета,
проворно испещренные пометом
пещерных мух. Солдаты —
по группам, как в борьбе
греко-римской. Конная статуя —
один лишь чих коня пятнает
ужасной пеной все приспособленья
для пригородных фейерверков,
в которых намертво пригвождены
светила мертвые.

15
Военачальник в дурном
расположенье духа из-за
свиданья неудачного взмывает ввысь
над толпами на рьяном скакуне, чьи доблестные
ноги свисают до земли.
Он — при помощи гривастых оплеух —
зеленых мух гоняет, не ведающих боле,
куда главу им, бедным, приклонить.
Вот церемония, что заставляет вспомнить
театр мясных рядов, что изукрашен полотнищами отбивных
и золотыми листьями
кокард.

16
Гордиев. Так назову я узел
из мышц, из жил
стервятника, что только и мечтал
о ранах и наростах
на острие воображаемого
майского шеста. Он дурно
жил, он проглядел бездарно
пролеты лестницы из палочных ударов,
по коей перла вверх орда белоколпачных
поваров с гусями щипаными в пол обхвата.
Тут и петух фанфарой затрубил.
Высь вдруг сравнялась с низом.
Ложись! Ложись! — ему кричали
из ближних кухонь.

17
Несчастный случай
так быстро подоспел. А пугало одно
воззрилось жадно
на метаморфозу веток
древесных, гнезд древесных, косточек
древесных, всю внешнюю кору
вырванной с корнем ели, кровоточащей,
хрустящей горько в полузабытье
бесчувственном, а пугало стращало
ангелов, а те вопили: Скорей! Скорей!
Нельзя вам медлить
ни минуты! А эти простофили
вокруг порхали,
орали во все горло и роняли перья,
которые ему в глаза летели и липли
к разверстым ранам.

18
Светлейший. Звездный образ
убийств.
Все звери
коленопреклоненные рыдают. Ключей
семерка.
Три грани колеса чудес.
Длань,
которая при этом и не длань. И око,
которое при этом и не око.
Смертельное, как в грезе,
отвращенье. Простая
трудность бытия. Цыганка
уснувшая. Тура
из шахматной игры. И слон ее —
он вне удара.