Кокто Жан - Проза. Поэзия. Сценарии

В лунатичной звезде, в огневом перевиве,
Океанского гнева печатном курсиве,
Под жестокого ветра ласкающий вой
Я погибну, но смерти не сдамся живой.

Вставай, матрос, ты география!
Ты пенье птиц на звездах многоярусных,
Иуда, узнанный по фотографии,
И ангел, пойманный в тенётах парусных.

И в целом эти громкие разоблаченья
Пугают смерть, прижатую к стене.
А я хватаю гриву звездных завихрений —
Опля! Лечу во праздничном огне,

В гуденье поездов, назад бегущих нот,
Охотничьих рогов, леса клонящих мощью,
А ночь (твердыня и поток) вправляет мощи
Моей семьи в хрустальный небосвод.

Три мельницы твои, Иисус, стоят без сил,
Небесный гнев в ночи склонил центуриона;
Уснули до смерти измученные жены
И род еврейский, что тебе искусно мстил.

Сомненья, все ко мне, чтоб отвратить сомненье
Порвите занавес о тернии Христа;
Луна взошла тайком, и меловою тенью
Как знаком каббалы пометила врата.

Но я неграмотный — и в том мое несчастье.
О школы Франции, что вы мне преподали?
Копилки, барабаны, сласти —
Вот жалкий реквизит моей печали.

И все начнем с начала сей же час.
И все начнем с начала мы, о Боже.
Осел и бык теплом хранят алмаз
Невиданный. Смотрите. Посмотрите на него же!

Смотрите, светит он земле и всей Вселенной
В луче таит он многоцветный строй
Пронзает Бога радугой мгновенной
И этот луч — медвяный шумный рой.

Дарители соломенных пеленок
Сон окружили, на коленях — справа, слева;
Пусть подождут немного, ведь спросонок
Не станешь снова как Адам и Ева.

Бежавший змей укрылся за подпругой
Седлающих угольник тьмы упругой,
Когда в Сен-Клу рассветный тихий гость
В небесный свод земной вбивает гвоздь.

Вот манием руки гребец вздымает своды
Ковчег несущей тьмы пирамидальной;
Он часто пресные пересекает воды,
И тени для него не так печальны

Тенета вьет паук меж пальцев острова
И правит курс по линиям руки.
Мне карты не нужны и маяки
В чертах намеченных морского остова.

Мне тошно от актеров и актрис,
Стоящих по углам картонных зданий.
На сонмище раскрашенных созданий
В последний раз смотрю из-за кулис.

Боже мой, я не сын полуночного мира;
Аполлон задремал, позови… я приду,
Хоть натянуты нервы помешанной лиры,
Так беспомощно ноги воздевшей в бреду.

Небо терновое, ласточки к ночи,
Безумные гонщики, ласточки, терньи;
Газеты об этом напишут, наверно,
Тут столько звезд, что тьма короче.

По улице, ночью утратившей флот,
Дрожащими волнами звезды теснятся.
Скажите, где гонщики, где они мчатся?
Какой департамент: Шер или Лот?

Светила днем, светила ночью —
У вас реклама, а у нас все прочее;
А поэты наивно мечтают о вашем скандале…
В небе ласточки: птицы отчаянно жмут на педали…

Пиши в капкане, ангел, только молча.
Жандарм не станет слушать все равно
Ты вляпался всей пяткой, снежный мальчик,
И в лужу, и в разбитое окно.

Растай-ка лучше вместо пререканий;
Брось ногу, коль на то пошло:
Жандарм и перед ним нога в капкане —
Членовредительство, но как смешно!

Воскресным утром в суете столицей
На гонку ставит рыночный царек
Тут гонщики, задравши козырек,
Рекой любви стремятся по столице.

Уснул садовник над раскрытой розой,
А гонщики седлают небосклон,
Земли и неба молодые виртуозы,
И затихают, будто камертон.

Я шлю поклон в стихах, вам, велосипедисты,
Сидящие верхом на дымовой трубе
С рукою между ног, мешающей ходьбе,
Но безгреховно чистой.

Чьи они, всадники птичьи?
Ржавые кисти почистил и сник
Солью, как шутка, журчащий родник.

Оне птицы
Птицы они
В птичьем обличье
Смотри не усни.

Птица прянет, дождем орошенная,
Маетой маяка ослепленная.

Она прорежет шум из молчаливых топей —
Он в бой пойдет без крыл, но в оперенье копий.

Слышу я мелодичные крики Орфея:
Без труда ворожит многострунная фея
И напрасно пытает покойные тени!
Черепаховый череп звенит и чарует забвенье.
Небожителя золото — то же, что рекрутский шарф
Для Орфея в чешуйчатом крике пеана
Прянет ласточка, вскрикнет струною неведомых арф
Для того, кто читает любовные были
В средоточье имен (это было бы странно)
На доске, что очистили легкие крылья.
Нет, нет и нет.

На стенах меловых так весело журчат:
Эдип прославленный — пеан — Креонт, Иокаста,
Но пристально вглядись — чудовищная каста
Застыла в крике — на Восток и Запад
Ступеней каменных и безбилетных
Вокруг оторванной громадной стопы Эдипа.

Вот ангелы слетают к прачкам
С комочками стиральной синьки.
Колени преклоняют прачки
И стирают на мостках.

А после, выкрутивши крылья,
Развесят ангелов на колья.

Упорно, как Иаков древле,
Здесь бьются с ангелами прачки —
Друг друга хлещут, тузят, треплют,
Сплеча, с колена, на карачках.

Жестокий ринг — мостки для стирки
Свихнуть бедро не диво в бойне
Но вновь слетают к портомойне
Разносчики небесной синьки…

Глядите, жены голоруки,
У всех ли кольца уцелеют?
Без глазу ангелы наглеют
И вороваты, как сороки.

Сон — родник, чьи воды в камень
Обращают. Тот, кто спит,
Есть цветной лежачий камень,
В форме спящего отлит.

Спящие — точь-в-точь валеты:
Верх ли, низ — не важно им.
Прочь куда-то, где нас нету,
Спящий правит, недвижим.

Сновиденья — экскременты
Сна. Кто видит в них плоды,
Только мутит элементы
Чудодейственной воды.

(На манер аляповатый,
Но формует та купель
Спящую античных статуй
Обнаженную модель).

Томно никнет на колени
Кресла сонная рука
И сплелась в дремотной лени
Ножка с зеленью цветка.

Это мертвый час — сиеста.
Спит, втянувши когти, спальня.
Только я стою — ни с места —
В страшных джунглях дремы свальной.

Спят запястья и ступни,
Спят вповалку бедра, плечи —
И зигзаг крыла, намечен
Складкой смятой простыни.