Ксения Спынь - Дальний свет

— А ты не помнишь? — она мотнула головой. — Ты не помнишь, что ты собиралась ими сделать?

— Нет…

Её растерянный вид несколько даже удивлял.

— Ты правда ничего не помнишь?

— Ничего, — Китти покачала головой снова.

Он посомневался секунду, стоит ли говорить.

— В общем, сначала мне пришлось перерывать весь двор и искать ключи, потому что ты зашвырнула их фиг знает куда. Знаешь, нашёл. С трудом, но нашёл. Потом я отыскивал тебя, потому что ты урулила в лес, и я не знал, где ты… Ладно, забей, — он отстранился и махнул рукой. — Всё неважно. Давай уже выдвигаться.

Если бы действительно всё было неважно…

Они ехали бесконечно — утро, день и теперь, перед первыми сумерками. Снег даже сверкал немного на обочинах от проглянувшего солнца, впереди по трассе тянулись две взрыхлённые полосы: после минутной остановки Китти предложила внедорожнику ехать вперёд, сославшись на какие-то мутные причины, по которым чёрное авто не может двигаться быстрее. У Феликса мелькнуло в мыслях, зачем бы ей это понадобилось, но у него сейчас было слишком много вопросов, чтоб задаваться ещё и этим.

Он не любил, когда ему лгали, когда скрывали от него что-то или умалчивали. Да, в этом всё дело.

Нет, даже не так — но действительно сложно в чём-то доверять человеку, который, оказывается, недоговаривал все десять-одиннадцать лет вашего знакомства. Что у неё ещё за душой, очень интересно?

(Да нет, понял он, неинтересно. Не хочется).

Нет, подобное вполне понятно и здраво, когда речь идёт о естественных врагах и вообще о любой ситуации конспирации: умалчивал же он про Китти в разговорах с Лавандой. Да чёрт с ним, он бы понял и это — мало ли кому, в чём и по какой причине трудно признаться — но неужели она считала…

(И всё-таки, это не объясняет, почему органически неприятно сейчас находится с ней рядом).

Считала, что он настолько ограничен и настолько неспособен ничего понимать, что хотя бы как-то косо посмотрел на неё, если бы она сказала всё напрямик. Неужели можно было подумать…

(Похоже на то, как когда она служила у Нонине — подспудное ощущение чего-то чуждого и гадкого, хотя он понимал, что это та же Китти, что она своя до мозга костей. И хотя он всегда ждал их коротких встреч…)

Подумать, что он из тех, кто не разграничивает прошлое и настоящее, кто стал бы заморачиваться такими мелочами и кто не понимает, что человек и его кровные узы — это разные вещи.

(Не удавалось отделаться от этого чуждого, гадкого, будто оно налипало на неё, пока она сидела в кабинете Нонине, и она выносила его с собой, выходя наружу — так, что хотелось просто взять и стереть с неё всю эту мерзость, не дожидаясь лучших времён).

За это он ненавидел Нонине — уже лично. В том числе за это.

Он запутался в собственных мыслях и просто отставил их в сторону. Пройдёт как-нибудь само. Вот он привыкнет, и, наверно, пройдёт.

Стоял отличный весенний день, какими и должны быть весенние дни в четвёртый год студенчества: солнце лилось через стекло в маленькую аудиторию, и в воздухе плавно парили белесоватые пылинки. Если бы забыть, что обещали важную и не очень приятную новость, можно б было беспечно пригреться в солнечных квадратах, щурясь на свет. И если бы уже сообщили, тоже, наверно, было б можно, но само ожидание выматывало и заставляло бродить из угла в угол. В очередной раз измерив шагами расстояние между стенами, Феликс остановился. Уля, рядом с которым он сидел изначально, ничем не выказывал беспокойства и иногда только зыркал на приоткрытую дверь аудитории. Рамишев и Пурпоров за дальней партой болтали и смеялись чему-то между собой — видимо, отвлекаясь таким образом от тревожившего. Китти занималась тем же самым — на первом ряду она шепталась о чём-то со своими приятельницами.

Феликс просочился за их стульями, присел на парту позади. Тронул волосы Китти, убранные, как всегда, в высокий хвост.

— Можно?

Китти стянула резинку:

— Только не дёргай.

Волосы у неё были мягкие и как будто перетекающие, как непрозрачная чёрная вода. Заплетать в них косички можно было бесконечно. Феликс успел закончить три и заплетал четвёртую, когда дверь всё же открылась.

Девушка, ведшая у них сегодня, сама недавняя выпускница, была немногим их старше и слегка походила на цирковую обезьянку. Посчитав, видимо, своим долгом немедленно обнадёжить их, она подняла обе руки:

— Так, говорю сразу: ничего страшного. Расформировывать никого не будут.

Все затихли и как один развернулись к ней в ожидании подробностей.

Та села за свой стол и уже спокойнее продолжила:

— Если коротко, просто придут с частными проверками — в деканат, может, ещё куда-то… Будут, так сказать, выявлять неблагонадёжные элементы, — она искренне улыбнулась шутке. — И если что, с ними разбираться отдельно. Вы же к таковым не относитесь, правильно я понимаю?

— Неблагонадёжные элементы? — язвительно протянул Феликс.

— Ну я же попросила не дёргать, — Китти плавно вывернулась. — А что именно будут проверять, не знаете, если не секрет?

Та несколько потерялась:

— Нуу… всякие формальные документы, как я понимаю. Разные справки… или вот грамоты, которые давали в ноябре. Их ведь все отдали сразу, да?

Феликс уверенно кивнул, переглянулся с Рамишевым и Пурпоровым (лица их довольно плохо скрывали отчаяние), повернулся к Уле — но тот держался так, будто его всё это не касалось.

Долбанный День демократии, назначенный Чексиным и возведённый Нонине в ранг праздника абсурда с торжественным шествием-принудиловкой… Кто бы сказал тогда, что цветастые грамотки с печатями, что выдавали студентам-участникам, понадобятся кому-то теперь, спустя почти полгода. (А всё-таки, вспомнил он, это было классно — объявить протест и гордо отвергнуть всеобщий балаган).

А вообще говоря, он влип. И ладно бы только он — что ещё туда-сюда — но вместе и все те, кто пошли за ним (вернее, как раз никуда не пошли). А это уже отдавало катастрофой.

Китти он нашёл в коридоре возле окна, на большом перерыве.

— Слушай, — Феликс придвинулся к ней без предисловий, — а эти грамоты правда хранятся в деканате?

— Насколько мне известно, да, — ответ на заданный вопрос, ни словом больше.

— А если, например, отпечатать где-нибудь такие бумажки, подписать и принести, как думаешь, поймут, что фальшивка?

— Если бы сразу, скорее всего, никто бы не обратил внимания. Принесёшь сейчас — конечно, придерутся и найдут сто отличий.

Это было ожидаемо — сам Феликс предполагал то же.

— А если грамоты будут? — торопясь, продолжил он. — Ты же смогла бы их подкинуть к остальным? Как будто они там и были?

— Ничего план, — Китти обрисовала взглядом круг. — Непонятно только, почему я.