Мишель Фейбер - Книга странных новых вещей

— Уйду?

— ςШИК придет ςегодня, — напомнила ему она. — Взяτь τебя домой.

— База СШИК — не мой дом, — сказал он, застегивая сандалии.

Сидя на корточках, Питер оказался почти лицом к лицу с Любительницей Иисуса-Пять. Она была низковата для взрослой. И вправду ребенок, что ли? Да нет, вряд ли. А может, она глубокая старуха. Он понятия не имел. Он знал только, что она была очень прямолинейна, даже по оазианским меркам, что она могла работать всего минут двадцать-тридцать и часто отдыхала и что у нее были отношения с кем-то, кто не был Любителем Иисуса, и это было причиной ее печали — или того, что Питер принимал за печаль. Вообще-то, он не мог бы поклясться, что этот неверующий был ее кровным родичем. Возможно, это был ее друг. Да и с печалью — это его, Питера, собственные догадки, оазианцы же не плачут, не вздыхают, не закрывают лицо руками, значит она сказала нечто позволившее ему прийти к такому выводу.

Питер попытался припомнить еще что-нибудь о Любителе Иисуса-Пять, но не смог. К сожалению, так уж устроен человеческий мозг: он просеивает личные отношения и восприятия через сито памяти, оставляя только самые характерные, возможно, даже не самые важные моменты.

В самом деле, надо как можно больше записывать в следующий раз.

— ςШИК забереτ τебя, — повторила Любитель Иисуса-Пять. — Я боюςь, τы не вернешьςя.

Он вышел через брешь в стене, которой потом суждено стать дверью, и остановился в тени церкви, чтобы облегчиться прямо на землю. Моча была более насыщенного оранжевого цвета, нежели раньше, и он подумал, что, наверное, стал слишком мало пить. Оазианцы пили экономно, и он следовал их примеру. Один большой глоток из пластиковой фляжки сразу после пробуждения, несколько глотков через равные промежутки времени в течение рабочего дня — и все. Оазианцы безропотно наполняли его флягу, как только вода в ней подходила к концу, они проделывали неблизкий путь до поселка и обратно, а ему не хотелось причинять им лишнее беспокойство.

Они вообще превосходно заботились о нем. Такие исключительно закрытые люди, проводящие львиную долю своего времени по домам в тихих беседах среди друзей и сородичей, они тем не менее приняли его с распростертыми объятиями. Фигурально выражаясь. Они не были, что называется, душа нараспашку. Однако их добрые чувства к Питеру были несомненны. Каждый божий день, пока трудился на стройке, он то и дело видел мельком, как кто-то идет через кустарник, неся ему подарок. То блюдо жареных шариков, напоминающих самосы, то стакан какого-то теплого пряного соуса, то ломоть чего-то рассыпчатого и сладкого. Его, так сказать, коллеги-строители редко перекусывали на площадке, предпочитая традиционное домашнее питание, время от времени кто-то мог отщипнуть парочку лепестков белоцвета прямо с земли, если тот был молоденький и сочный. Однако приготовленное заранее угощение, эти маленькие подношения предназначались ему одному. Питер принимал их с непритворной благодарностью, поскольку постоянно испытывал голод.

Теперь уже меньше. Дабы не прослыть обжорой, он за эти триста шестьдесят с лишним часов научился резко ограничивать потребление калорий и вспомнил то, что усвоил давным-давно, еще в свои беспутные годы: человек может выжить и даже вести активную жизнь, потребляя минимум топлива. Если его вынуждают к этому обстоятельства. Или если он постоянно пьян и не заботится об этом. Или — как теперь — если вдохновенно трудится.

Когда он вернулся к Любителю Иисуса-Пять, та сидела на полу, опираясь спиной о стену. В такой позе подол ее рясы задрался и беззаботно выставил на свет божий ее худенькие бедра и то, что между ними. Питер мельком взглянул на ее наготу, и ему показалось, что он явственно увидел анус, но ничего похожего на гениталии там не оказалось.

— Раςςкажи мне еще из Книги ςτранных Новых Вещей, — попросила она.

«…Мужчину и женщину сотворил их», — пришло ему на ум.

— Вы знаете историю про Адама и Еву? — спросил он.

— Вςе иςτории Книги благоςловенны Гоςподом. Вςе они хороши.

— Да, но знаете ли вы эту? Слышали ее раньше?

— Давно, — призналась она. — τеперь опяτь.

— От Курцберга?

— Да.

— А почему Курцберг сам не остался здесь, чтобы рассказать вам эту историю снова?

Питер задавал этот вопрос в самых разных вариациях с тех самых пор, как прибыл в поселение. И до сих пор не добился вразумительного ответа.

— оτеζ Курζберг выйτи вон. Оςτавиτь наς беς ςебя. Как и τы оςτавишь.

Ее изрезанное расщелинами лицо, обычно здорового розового цвета, сильно побледнело от сложных конвульсий.

— Я уйду ненадолго. И скоро вернусь.

— Да, иςполни ςвое пророчеςτво, пожалуйςτа.

Она говорила, как говорила всегда, — ни игриво, ни умоляюще. Прозаически скучным тоном, не громче других оазианцев, но тем не менее с экспрессией. А может, Питер сам это додумал? Наверное, он все придумывает, находя различия там, где их нет, в своей одержимости постичь этих людей. Как-то раз они с Би читали статью в каком-то журнале, в которой рассказывалось, что кошки на самом деле не обладают индивидуальностью, а все это придумали их хозяева. И все особые звуки и неординарное поведение, которое демонстрирует ваш кот, есть не что иное, как стандартный набор генетических черт, присущих определенному подвиду. Ужасная статья, написанная самодовольным журналистишкой с залысинами. Би была потрясена. А это непростое дело — потрясти Би.

— Скажите мне, Любитель Иисуса-Пять, — спросил Питер. — Тот, кто печалит вас, кто не верит в Христа, — это ваш сын?

— Мой… браτ.

— А есть ли у вас еще братья и сестры?

— Один живой. Один в земле.

— А твои отец с матерью?

— В земле.

— А есть у вас собственные дети?

— Боже, пожалуйςτа, неτ.

Питер кивнул, как будто понял. Он знал, что не слишком умен, и до сих пор не нашел ни одного подтверждения половой принадлежности Любителя-Пять.

— Прошу простить мне мою глупость, Любитель Иисуса-Пять, но вы мужчина или женщина?

Она не ответила, просто склонила голову набок. Ее лицевая расщелина не искажалась, когда она бывала озадачена или смущена, в отличие от Любителя Иисуса-Один. Питеру было невдомек, то ли это потому, что она умнее, то ли просто менее уязвима.

— Вы только что упомянули… Сказали мне о своем брате. Вы назвали его своим братом, а не сестрой. Что делает его вашим братом, а не сестрой?

Она несколько секунд обдумывала то, что она сказал.

— Бог.

Он попытался снова:

— Вы брат своему брату или сестра?

И снова она задумалась.

— τебе я называю ςебя словом «браτ», — ответила она, — поτому чτо ςлово «ςеςτра» очень τрудно говориτь.

— А если бы слово «сестра» было легким, то что бы вы сказали?

Она переменила позу, ряса снова прикрыла ее пах.