Мишель Фейбер - Книга странных новых вещей

— А на вашем языке? — настаивал Питер.

— τы не ςможешь ςказаτь эτо ςлово, — сказал Любитель Иисуса-Один.

— Я могу попытаться.

— τы не сможешь ςказаτь эτо ςлово.

Невозможно было понять, было это раздражение, неуступчивость, непоколебимый отпор или же просто Любитель-Один невозмутимо дважды повторил одно и то же утверждение.

— А Курцберг мог?

— Неτ.

— А он… Когда Курцберг был с вами, он учил какие-то слова на вашем языке?

— Неτ.

— А вы говорили какие-то слова на нашем языке, когда только встретили Курцберга?

— Мало.

— Наверное, было очень трудно.

— Бог помогаеτ нам.

Питер не мог понять, то ли это было горестное восклицание, то ли добродушное — что-то вроде закатывания глаз, если бы у них было что закатить, — то ли оазианец просто констатировал Божью помощь.

— Вы так хорошо говорите на моем языке, — сделал Питер ему комплимент. — Кто вас учил? Курцберг? Тартальоне?

— Франк.

— Франк?

Франк — наверное, это было имя Тартальоне, данное при крещении. Кстати говоря…

— А Франк был христианином? Любителем Иисуса?

— Неτ. Франк, он… Любиτель Языка.

— А Курцберг тоже учил вас?

— Языку — неτ. Он учил τолько ςлово Божье. Он чиτал из Книги Новых ςτранноςτей. ςначала мы понимаем ничего. Поτом помогай Франк и Бог помогай, ςлово за ςлово мы понимаем.

— А Тарт… Франк. Где он сейчас?

— Не ς нами, — послышался голос из-под капюшона оливково-зеленой рясы.

— Он уйτи прочь, — прибавил голос из канареечно-желтого капюшона. — Оςτавиτь наς беς ςебя.

Питер попробовал вообразить, о чем могла спросить Би, будь она рядом, — насколько более широкую картину разглядела бы она. Она обладала мастерством замечать не только видимое, но и невидимое глазу. Питер окинул взглядом все собрание — десятки коротышек, одетых в пастельные тона, чудные лица под капюшонами, перепачканные землей подошвы башмаков. Они уставились на него, словно он — экзотический обелиск, передающий послания издалека. Позади них, занавешенные моросью тумана, мерцали тусклым янтарным светом несуразные строения их города. Места там было намного больше, чем для всех тех, кто сидел здесь напротив него.

— А Франк учил только Любителей Иисуса? — спросил Питер. — Или он учил всех, кто хотел учиться?

— У τех, кτо не имееτ любви к Ииςуςу, неτ желания учиτьςя. Они говоряτ: «Зачем нам говориτь языком, придуманным для иных τел».

— Они… Те, кто не желал учить английский, злились на то, что СШИК здесь?

Но не было никакого смысла спрашивать оазианцев о чувствах. Особенно о чувствах других.

— Трудно ли… — спросил он, пытаясь зайти с другой стороны, — трудно ли производить еду, которую вы отдаете СШИК?

— Мы ςправляемςя.

— Но такое количество… не слишком ли… Вам стоит больших усилий добывать так много провизии? Не слишком ли это много?

— Мы ςправляемςя.

— Но что, если бы… Если бы СШИК здесь не было, вам было бы легче жить?

— ςШИК привезτи нам τебя. Мы благодарны.

— Но… э-э… — Питер был полон решимости выведать, как те оазианцы, которые не являются Любителями Иисуса, воспринимают присутствие СШИК. — Каждый из вас работает для того, чтобы производить еду, ведь так? И Любители Иисуса, и… э-э… другие. Вы все трудитесь вместе.

— Много рука делаюτ быςτрое дело.

— Ну да, конечно. Но нет ли среди вас тех, кто говорит: «Почему мы должны это делать? Пусть люди из СШИК сами выращивают себе еду»?

— Вςе знаюτ нужду лекарςτва.

Питер какое-то время переваривал услышанное.

— Значит ли это, что все вы… э-э… Все вы принимаете лекарства?

— Неτ, τолько мало. Мало из малых. Любиτелям Ииςуςа τеперь не нужно лекарςτво, хвала Ииςуςу.

— А как насчет тех, кто не любит Иисуса? Неужели они более подвержены болезням?

Этот вопрос спровоцировал разногласия — редкостное событие среди оазианцев. Несколько голосов, похоже, сказали: «Да, те, кто не любят Христа, болеют больше». А вот остальные, кажется, сказали, что нет, у них все так же, независимо от веры. Последнее слово осталось за Любителем Иисуса-Один, который высказал то, что упустили все прочие.

— Они погибнуτ, — сказал он. — С лекарςτвами или без лекарςτв они погибнуτ навечно.

А затем, слишком скоро, время Питера истекло. Грейнджер приехала точнехонько, как и обещала, — через триста шестьдесят восемь часов после их последнего разговора. По крайней мере, он решил, что это Грейнджер.

Она предупредила его, что в следующий раз приедет на большей машине, грузовик куда удобнее для поставок, нежели джип. Скорее всего, этот грузовик и появился в поле зрения, приближаясь к Си-два со стороны невидимого горизонта, замаскированный утренним сиянием. Питер предположил, что поселение казалось Грейнджер призрачным городом, потому что на его улицах обычно не было никаких внешних признаков общественной жизни, шумевшей внутри. Для оазианцев улицы были проводниками от одного дома к другому, а не пространствами для регулярного общения.

Грузовик подъехал и остановился позади дома со звездой. Грузовик? Он больше напоминал микроавтобус, транспорт, довольно часто встречающийся в английских городах; на таком развозят молоко или хлеб. Логотип СШИК у него на боку был мал и неприметен, больше похожий на татуировку, чем на тщеславный фирменный знак. Эмблема каких-нибудь цветоводов СШИК. Торговцы рыбой СШИК. Едва ли он свидетельствовал о могущественной мегакорпорации.

Когда прибыл транспорт, Питер трудился на стройплощадке, перемешивая раствор. Он наблюдал приближение автомобиля издали, с расстояния сотен метров. Оазианцы — близорукие, с не поддающимся оценке слухом и куда сильнее сосредоточенные на своей работе — машины не заметили. Питер подумал: а что, если он притворится, будто тоже ничего не замечает, и продолжит свои дела здесь со своей паствой? Выйдет ли Грейнджер в конце концов из машины, придет ли сюда пешком, чтобы встретиться с ними? Или въедет на микроавтобусе прямо на стройплощадку будущей церкви? Или, потеряв терпение, отправится восвояси?

Он знал, что невежливо и даже по-детски грубо заставлять ее ждать, но он хотел, чтобы она покинула свою металлическую раковину и по-настоящему вступила в контакт с этими людьми — с людьми, которых она и за людей-то не считала, с этими людьми, от которых у нее «мурашки по коже». На самом деле в них вообще нет ничего страшного или противного. Если достаточно долго смотреть в их лица, их физиогномика перестает вызывать ужас, а безглазая расщелина оказывается нисколько не страшнее человеческого носа или бровей. Как жаль, что Грейнджер этого не понимает.

Только Питер собрался объявить своим соратникам о том, что должен их ненадолго покинуть, как заметил движение в дверном проеме дома, помеченного звездой. Оттуда вышел оазианец. Насколько Питер знал, с этим человеком он прежде никогда не встречался. Балахон на оазианце был мышиного цвета. Дверца машины распахнулась, и Грейнджер вышла наружу, видение в белом.