Мэтью Томас - Мы над собой не властны

А когда-то было столько планов... Они даже список составили. Вместе хоть немного выучить гэльский. Побывать на виноградниках в долине Напа. Что там еще было? Сейчас уже и не вспомнишь. Так ни одного пункта и не выполнили.

Дом в порядок не привели. Первый этаж почти весь неплохо смотрится, а на втором сплошной разор и запустение.

Эйлин так и не попробовала написать диссертацию. Не научилась лучше играть в теннис. Они так и не съездили еще раз в Европу. И наверное, больше уж вообще никуда не поедут.

И не надо никаких поездок. Дотянуть бы до Рождества, тогда она безропотно примет все, что последует. Эйлин только и просила у судьбы достойного завершения. Праздничная толпа друзей, переполненная кухня — живое сердце дома. Никто не уйдет до полуночи. Улыбающийся Эд, в костюме, на диване, никакой катастрофы не сотворил. С утра — в церковь, потом заехать в гости к кому-нибудь из друзей, выпить кофе и еще раз обменяться подарками, на этот раз поскромнее. А потом — будь что будет. Она не просит целого дня. Пусть часам к четырем у Эда случится припадок, пусть он рвет и мечет, будет буйным и безутешным. Эйлин сама отвезет его в лечебницу. Все равно она ненавидит Рождество. Самая одинокая ночь в году.

Эйлин согласилась еще раз поехать с Бетани к ее подруге-целительнице, или как там она себя называет — призывательнице духов? Надо все-таки ознакомиться с новым для себя культурным феноменом. В школе не делала глупостей, так пора наверстывать. Изучать этих странных людей с интересом антрополога, не более.

Все снова сели в круг и стали ждать, когда явится пресловутый Вивамус. Пришла Рашель, босиком, ступая с носка на пятку мягко, как кошка, подобрала просторное одеяние и уселась, скрестив ноги на манер индейца. Эйлин не смогла бы вот так завязаться узлом, даже если бы ее накачали наркотиками и всемером усаживали.

Рашель, то есть Вивамус, заговорил(-а) с участницей, которой на этот раз предстояло стать центром первой части сеанса. Если отвлечься от мистического антуража и задуматься о сути речений Вивамуса, то их смысл оказывался на удивление нехитрым и даже вполне общепринятым. Оригинальная, хотя по-своему привлекательная идея: нести людям старые верные истины в обличье загадочного перформанса. Может, в такой форме зажиточные домохозяйки и прислушаются, а скажи им то же самое священник, раввин или психоаналитик — наверняка отмахнутся.

Чуть погодя Рашель/Вивамус переключил(-а) свое внимание на Эйлин. Каким-то образом Рашель ухватила нечто существенное касательно Эда. Эйлин сформулировала бы это иначе и, возможно, кое-что Рашели подсказала Бетани, но целительница явно была хорошим психологом. Под маской нелепого духа она говорила довольно-таки разумные вещи.

В конце Вивамус обратился еще к нескольким участницам, после чего Рашель старательно продемонстрировала, как она обессилела после сеанса. Все перешли к столу с закусками, и начался общий разговор. В нем участвовала и Рашель, ненадолго отлучившись, чтобы переодеться.

Бетани отвезла Эйлин домой. По дороге она сказала, что оплатила за Эйлин первые два сеанса, а в следующий раз нужно будет уже самой заплатить сто долларов. Персональные сеансы стоят по сто пятьдесят.

Несколько дней Эйлин мучилась — как рассказать Бетани, что она больше не пойдет к Рашели? А во вторник утром, одеваясь на работу, поймала себя на том, что с удовольствием ждет сегодняшней встречи. Из всех ее давних подруг только Бетани после известия о болезни Эда не сбежала, а, наоборот, стала принимать больше участия в ее жизни. Порывшись в платяном шкафу, Эйлин откопала брюки, в которые еще могла втиснуться, и просторный жакет, скрадывающий выпуклость на талии. Отглаживая вещи, Эйлин раздумывала, какая помада лучше подойдет к зеленому жакету. Она, конечно, никогда не станет истой последовательницей странной секты Бетани, но ей просто необходимо хоть иногда бывать с людьми.

Бетани позвонила в дверь без двадцати семь — Эд уже лег спать. Эйлин пшикнула на волосы лаком, выключила свет в ванной и крикнула:

— Входи!

Бетани снова пришла нарядная — в бирюзовой блузке с белым пиджаком. Усевшись к ней в машину, Эйлин опустила зеркальце заднего вида, мазнула помадой по губам и несколько раз покрепче их сжала, чтобы помада легла ровнее. Бетани протянула ей бумажную салфетку — промокнуть губы.

Приятно было находиться среди сильных женщин, по большей части — пенсионерок, работающих неполный рабочий день. Может, Эйлин и упала духом — именно это состояние удобней всего для воздействия Рашели, — но уж о других участницах такого не скажешь. А если даже и нет, ей-то что? Эйлин не собиралась близко с ними знакомиться. В себе она была уверена — Рашель со своей харизмой не запудрит ей мозги. Эйлин просто нужно заполнить духовную пустоту. Вот уж никогда не могла бы представить, что будет сидеть с какими-то сектантками и спокойно выслушивать расценки на дальнейшие сеансы.

Интересно, что другие от этого получают? Вивамус внушал, что мир, где мы живем, не так уж много значит: это всего-навсего тень, а истинное наше существование происходит где-то в иных сферах. Эйлин в свои пятьдесят с хвостиком не собиралась менять мировоззрение; она приходила сюда, лишь бы хоть на час вырваться из дому.

В конце сеанса она без всякого смущения выписала чек. Бетани с улыбкой передала его Рашели. Эйлин понимала, что ее разводят как дурочку. Ну и ладно, пускай. Приятно, что кто-то о ней думает, а еще хорошо, что Вивамус почти не требует от нее участия в разговоре. Это лучше психоанализа. Она просто не могла выносить паузы в кабинете доктора Брилла, когда ее буквально вынуждали нарушить молчание и все, что она держала в себе, вырывалось наружу.

Скажи ей кто в день свадьбы, что много лет спустя, душистым майским вечером она поедет забирать своего мужа из полицейского участка, Эйлин только засмеялась бы:

— Вы не знаете Эда!

Но вот она получила вызов и сейчас втискивала свою машину меж двух полицейских автомобилей на тихой и безлюдной в сумерках парковке. Выключив мотор, еще немного посидела, раздумывая о том, что судьба, кажется, загнала ее в угол.

Войдя в участок, она сразу увидела Эда — он сидел рядом с полицейским, рубашка вылезла из брюк, волосы дыбом. Он не выглядел огорченным, просто терпеливо ждал, держась очень прямо и неожиданно величественно, словно статуя египетского фараона.

Эйлин представилась. Полицейский тоже назвался: сержант Гарджер.

— Я очень сожалею, — сказала Эйлин.

Эд при виде нее тихонько застонал, словно его застали с проституткой или за еще каким-нибудь чудовищно неприглядным делом.

— С вашим мужем пока посидит патрульный Черулло, — сказал сержант Гарджер. — А вы подойдите, пожалуйста, сюда. Нужно подписать кое-какие бумаги.