Елена Крюкова - Серафим

ПРО АПОСТОЛЬСТВО
Думаю: почему за Христом шли Ученики Его, Апостолы, а нынче расклад такой: паства и священники, и Патриарх – над ними?
Где Апостолы? Где апостольство?
И что такое апостольство теперь?
Понимаю так, и вновь и вновь повторяю: путь русского священника сейчас, вот сегодня – это Апостольский путь.
Путь свидетельства о Господе.
Да не будет ересью сказать священнику пастве своей: я вижу и слышу Господа, я с Ним каждый день, каждый миг, и Он – со мной, и свидетельствую.
Да не будет ересью идти священнику – после Литургии – в Мiр; проповедовать мирянам о Христе Боге; не так, как американцы это делают, протестанты, пресвитерианцы – с ярких сцен, залитых светом софитов, вроде как актеры, кричат и прыгают от восторга перед публикой: Иисус! Иисус! Сладчайший!..
Проповедь Апостольская – это не радение. Это не восторг и не танец.
Пусть у индусов Шива танцует, Шива Натараджа.
Пусть хороводы водят веселые девки вокруг Светлояра в ночь на Ивана Купалу.
Апостольство – это и миссия священника, и повседневная жизнь. Вот настал день, и, Господи, благодарю Тебя за него! И – иду рассказать о Тебе, Живом, братьям своим, прихожанам своим, друзьям и соседям, врагам и далеким своим.
Ибо для Апостола нет ближнего и дальнего: есть единственно Тот, Кто не знает о Христе.
Поэтому надо идти. Поэтому надо рассказать.
Часто мечтаю: чисто выстираю рясу свою, высушу на Солнце на Иулианиной веревке бельевой. Надену чистую, и этою же веревкой подпояшусь. Скуфью – на темя. Котомку – за плечи. В котому положу: Евангелие, хлеб и вяленых лещей парочку, спички, соль, пару вареных картофелин, пару свечей парафиновых, толстых, – жечь, Господи, на ночном речном берегу во славу Твою. С Иулианьей попрощаюсь, расцелую ее, матушку, троекратно. Поклонюсь ей низко за всю ее доброту. Никитку обниму, потреплю по головке русой. А о Насте так помолюсь: живи, родная моя. Только – живи.
И пойду по земле. Голодным остаться не боюсь: накормят добрые люди. Буду проповедовать о Христе. Буду свидетельствовать о Нем.
Буду собирать в котому свою не мертвые, а – Живые Души.

ПРО ВОЙНУ И ВОССТАНИЕ
Будет восстание молодых и жестоких.
Поднимутся они. Ибо не смогут кровь не пролить, видя, как родители их страдают бесконечно под чугунной пятой государства чиновников и богатеев.
А может, восстанут молодые не потому, что родителей их Молох задавил?
А – лишь потому, что им самим до страсти охота кровушку людскую пустить?
Кровь… Она обладает силой. Она притягивает. Ее, красненькую, текучую, горячую, охота увидать. Ее охота – пролить.
Оружие, что стоит огромных денег, распри между Церквями, безумная смерть шахида, что несется в самолете – протаранить набитый людьми небоскреб, нож бандита в крепко сжатом булыжном кулаке – все ничто перед этой древней жаждой: ПРОСТО ПРОЛИТЬ КРОВЬ.
Почему это запрятано в человеке? Отчего эта болезнь в нем?
Вот тут и думаю про Каина и Авеля.
Думаю про Елеазара, коего кинжалами за веру отцов его закололи, как барана.
Думаю – про Распятие.
И про тысячу распятий во все времена и века.
Кровь Христа тоже пролили.
Кровь лилась из пронзенных гвоздями ступней и ладоней Его.
Кровь брызнула из Его бока прободенного; и копьеносец Лонгин, что сделал это, весь обрызганный Кровью Его, пал на колени, заплакал и уверовал.
Кровь – это жизнь.
Кровь Христа – это Жизнь Вечная.
Но молодые не будут думать о Христе, когда будут восставать против власти.
Они будут думать о крови врагов своих, которую надо пролить. И все.
Все так просто.
А что будет потом, после новой революции, после крови пролитой новой?
А ничего. Все так же будут рыдать матери над телами убитых сыновей. Все так же будет новая власть диктовать законы свои.
И молодые, что с кровью и в крови возьмут власть, через короткое время – в таких же злых, надменных и богатых превратятся, которых они недавно свергали.
Так что же, круг? Цикл, значит? Все повторяется в Мiре?
Христос пришел, чтобы нас вырвать из Адского Круга.
Люди это поймут!
Но когда поймут – может быть уже поздно.

СНОВА ПРО МОЮ ЕРЕСЬ
Религия и Мiр – Жена и Муж.
Мiр обручился с Религией, и Мiр пытается быть Ей верным супругом.
Может ли выжить Мiр без Религии?
Все века, если обозреть их из подкупольной, звездной выси, говорят: нет.
Может ли быть Религия без Мiра?
А кого Она тогда будет обнимать? Кого целовать? От кого – детей зачинать?
Вот и думаю: спорят люди о Богах своих, перегрызают глотки друг другу, а все ведь так просто. Чисто так. Ясно.
Был хоровод Богов, до Богоявленья.
Вился на земле и в небесах танец Богов: до Христа.
Пришел Христос – и засмеялся: ведь Я истинный Сын Божий! Я есмь Отец!
Все так просто… прозрачно…
А две тысячи лет после Распятья – Мiр, обнимая обеими руками жену свою Религию, все вопит, ревнивец: «С кем Ты мне изменяешь?! С кем, скажи?!»
Кто лучший из Богов?!
Аллах?! Ягве?! Будда?! Брахма?! Вишну?! Шива?! Кришна?!
Ко мне однажды, это было еще в Нижнем, на исповедь явилась женщина одна. Строго одета: черное платье, черная баранья шубка. Шапочка черная. Алмазы в ушах. На колени передо мной встала, исповедуясь, шубку не побоялась запачкать. Бормочет: «Я, отец, грешна очень! Очень! Я много Богов люблю! Я – всех люблю! И индийских всех, ведь так хороши они, ведь это же праздник такой! Шива пляшет, Кришна сметанку ворует, у, прелесть… с красавицей Радхой, смуглой пастушкой, в озере купается!.. А Будда, ведь это такая прелесть, Будда!.. Он такой смирный… нежный! Он учил, как надо освобождаться от страданий… Он был бедный, ходил по дорогам в мешковине, под деревом – спал!.. А Ягве! Чудо! Громовержец!.. А правда, что Ягве был Отцом Христа?.. или неправда?.. В общем, грешница я, отец Серафим! Всех люблю! Как – проститутка! Только бесплатно! Отпустите мне грех мой, если его вообще возможно простить!»
Стоит дамочка в черном на коленях, голова ее, под кудрявой шапочкой, епитрахилью моей, серебром вышитой, прикрыта. Я растерялся. Не знаю, что и сказать. Думаю: сейчас скажу доброе слово ей – в ересь впаду. А хочу, хочу доброе слово-то ей сказать!
И так говорю ей тихо, чуть слышно: «Вот именно, раба Божия Татиана, ты все твердишь: прелесть, прелесть, – это и есть прелесть. Прельщенье это. Ты вроде как елку нарядила, у себя дома поставила, всех Богов Земли на праздник пригласила, пирогов им напекла, салатов настригла, шампанское по бокалам разлила – и водишь с ними со всеми хоровод вокруг елки! Верно я понял?» Она, со слезами на глаза, шепчет: да, да… Я тоже шепчу, чтоб другие исповедники не слышали: «Так вот. Вы мне тут перечислили всех, кого любите. Да только ни слова о Христе Боге не сказали! А почему? О Нем-то почему ж ни слова? Или Его вы – не любите?..» Дамочка ко мне лицо подняла. Епитрахиль пальчиком отодвинула от носа. От нее хорошо, нежно пахло пряными, сладкими духами. «Почему же! Люблю. Очень даже люблю! Больше всех – люблю!»
Я вздохнул. Ох, ересь, ересь сейчас дамочке выдам…
«И Он всех – тоже любил», – шепчу.
Дамочка аж разрумянилась. «Ура, – шепчет, – ура! И Он тоже!.. Значит, не такой уж это тяжкий грех, отец?.. А то тут мне один священник сказал: в Аду будешь гореть за свои помыслы, несчастная!..»
Я произнес очистительную молитву. Перекрестил дамочку. И сказал над ее затылком, над каракулевой шапочкой, прямо в ухо с алмазной серьгой: «Не будешь ты гореть в Аду. Солнечная ты. И преизбыток любви в сердце твоем. И Господь тебя давно простил. Сразу – простил, как ты перед Ним, вот здесь, во храме, на колени встала». Как это перед Ним, глаза круглые делает, я же – перед вами на колени встала! «Нет, – говорю, перед Господом, перед Иисусом ты сейчас стоишь. Я – лишь слуга Его малый. Я проводник Его воли. Его Святого Огня глиняная плошка, малая лампада. Молись».
Она встала и ушла из Карповской церкви радостная такая!
Как невеста на свадьбу, пошла!
Мне показалось – и фата метельная за бараньей шапочкой летит, развевается…
Я понимал: я ей на всю жизнь в сердце праздник поселил. И теперь она ко Христу не пойдет – побежит. Потому что интересно ей станет: как это Христос всех Богов понял и полюбил? Как?
…а с точки зренья любого православного иерея – я ересь ей сказал.
А должен был строго, сурово возгласить так: ну что, грешница великая?! Наелась-напилась поганых, языческих, диавольских чужих ересей?! Не вырвало тебя еще?! Не вывернуло наизнанку?! Вовремя, матушка, метнулась во храм, вовремя! А то демоны многобожия загрызли бы тебя, изжевали бы однажды ночью, в теплой постельке, ты бы так и умерла, не покаявшись!
…но ведь не сказал я так.