Весь свет

запивая жаркое студеным и терпким вином.

В этот час, когда тонет в закате

осеннее сонное солнце,

мой отец,

чтобы проще про рай на земле объяснить

и живей, —

знаю, вновь через горы

на стареньком «додже» трясется,

к деревушке, похожей с обрыва

на птицу в траве.

Да, этот час мы отыскали сами

средь всех часов у времени в колодце.

Еще вино в кувшине остается,

и в очаге колышет тени пламя.

Мы отыскали наше время сами.

Последняя дождинка отзвенела...

Смотрю тебе я в очи онемело,

смотрю в очаг, где умирает пламя.

Мы отыскали наше время сами...

Лицом к огню прощальному приблизься?

Дрожат у вишни вымокшие листья

и тянутся сюда, к оконной раме.

Мы отыскали наше время сами...

Мы ягоды держали на ладонях!

И пусть твердит огонь в конце агоний,

что тени долговечнее, чем пламя.

Мерцали сумерки... и дул февральский ветер.

Он пел нам колыбельную, наверно...

Мы молча улыбались — и вдали

нам чудилось звучанье нежной флейты,

и тени выстилали нам дорогу.

И даже листья в темноте светились,

как светятся глаза твои — рассветом

любви и нежности... И волосы твои,

как языки огня, взвивались в сумрак...

И я не знал еще, что крылья птиц

порой раскалывают влажное стекло

дрожащих радуг... Нет, я просто ждал.

Я просто ждал: когда же ляжет ночь,

чтоб слушать в тишине твои шаги, вернувшие мне детство...

А потом, уже потом пришли к нам слезы, и надежды,

и поцелуи, и внезапное молчанье,

бессонница, зажженное окно, твоя улыбка —

и черный, ледяной февральский ветер.

И вот теперь я слышу незнакомый голос,

зовущий из глухого закоулка ночи.

Я слышу — этот голос произносит мое имя.

И чувствую впервые тяжесть рук и ощущаю

свои потные ладони.

А сердце, круглое, плывет в безбрежной грусти.

Куда бежать мне с черной ношей крови?

Куда глядеть глазам? И где моя могила?

Смертельный холод проникает в кости.

И нет тебя — лишь тени странных рыб.

И нет тебя — лишь острые кристаллы.

И не в груди, а где-то далеко изнемогает плещущее пламя.

О одиночество, в котором бьются птицы!

И пыль. И пыль на ледяном ветру!

Далеко-далеко уносит меня мечта.

Я научился петь.

Отец и мать улыбаются мне из окна.

Кто-то знает, что я влюблен.

Кто-то нежно произносит мое имя.

«Милая, куда мы идем сегодня?»

Она здесь, рядом со мною!

Сладко текут мгновенья, и окна

распахнуты настежь. «Пойдем пройдемся?»

Тополя ждут, когда наши тени лягут на песок

там, у моря.

Джейн Фонда выступает на митинге протеста против войны во Вьетнаме.

Имя Джейн Фонда, на счету у которой двадцать пять фильмов, теперь уже никоим образом не связывают с коммерческим кино. Одной из последних ее удач была роль Норы в норвежском фильме «Кукольный дом» (по Г. Ибсену). До этого она снялась в американском фильме по роману Роберта Олдрича «Полет Феникса», где рассказывалось, как группа людей в результате авиационной катастрофы очутилась в пустыне и как в борьбе за спасение — они пытались собрать самолет из обломков — проявляются их характеры.

Еще совсем, казалось бы, недавно огненными буквами врезалось в память: «Барбарелла! Барбарелла! Барбарелла!» Голливудская «сексзвезда» Джейн Фонда в фильме Роже Вадима...

30 ноября 1970 года. Аэропорт в Кливленде как-то необычно безлюден, хотя здесь и ожидают прибытия известной кинозвезды. Самолет из Канады приземляется. Но к нему не подбегают фоторепортеры, корреспонденты. Не видно нигде и усталого менеджера. В таможне чиновник указывает актрисе на стул: «Садитесь и ждите!» У нее берут чемодан, открывают, вынимают записную книжку, магнитофонные пленки, блокноты, пузырьки с витаминами и снотворными таблетками, которые она всегда возит с собой. «Наркотики!» — торжествующе заключает чиновник, и в ответ на возмущенный протест актрисы рявкает: «Молчать! Здесь распоряжаюсь я!»

Джейн продержали под арестом больше суток. Когда она пошла в туалет, за ней последовал полицейский. И тут она не выдержала: изо всей силы пнула его ногой. «Через секунду, — рассказывала она потом, — на меня надели наручники и отправили в тюрьму. Мой адвокат сказал, что мне могут дать шесть с половиной лет: три года за оскорбление чиновника, три за не оговоренный в декларации провоз таблеток и шесть месяцев за «нападение на полицейского во время исполнения им своих служебных обязанностей».

Джейн выпустили из тюрьмы под крупный залог. Помогли друзья, их у нее немало.

Первое яркое выступление Джейн Фонда, состоявшееся в марте 1970 года, обошло страницы мировой прессы. Джейн участвовала в демонстрации индейцев, самой бесправной и угнетаемой народности Америки. Побывав в их резервациях и посмотрев, в какой нищете они живут, она пришла к выводу, что проблема индейцев — одна из самых важных на сегодняшний день.

«Я стала читать все, что можно, об индейцах... Чем больше я узнавала, тем больше понимала: все эти наши пожертвования, попытки оказать давление на конгресс и т. п. — все это игра в бирюльки. Дело не в том, чтобы заменить плохого сенатора хорошим, виновата сама система, и пока с капитализмом не будет покончено, все остальное просто бессмысленно и несерьезно. Даже если в Белом доме соберутся одни святые, это ничего не изменит, потому что система прогнила сверху донизу».

Джейн Фонда во время демонстрации индейцев.

Благодаря своей внешности «девушки с обложки журнала» Джейн удавалось иногда усыпить бдительность командования военных баз и проникнуть в казармы, где она распространяла антивоенные листовки.