Мишель Деон - Высший круг

К ним мелкими шажками бежал маленький приземи­стый человечек в спортивном костюме канареечного цвета и в бейсболке, локти его были прижаты к телу, он шумно дышал. На ходу он поздоровался: «Хелло, Артур!», повернул­ся и побежал обратно.

— Странные у тебя знакомства! Должно быть, полезные? Это местный повар?

Артур выдержал паузу в несколько секунд, заранее наслаждаясь своим ответом:

— Нет, это не повар.

Жетулиу почуял подвох.

— Я не хотел тебя обидеть.

Ну да! Еще как хотел, только не получилось.

— Признаюсь, странная идея: заниматься джоггингом на палубе, нарядившись канарейкой. Интересно, надевает ли он этот костюм, когда завтракает с Эйзенхауэром.

— Не угадал. Или ты меня разыгрываешь?

— Вовсе нет! Это Алан Дуайт Портер. Вчера я обедал за одним столом с ним и его женой Минервой.

Жетулиу вцепился в поручень и яростно его потряс.

— Чуть было не совершил величайший промах в своей жизни. Когда он к нам подбежал, я хотел сказать: кто это открыл клетку с канарейкой? Откуда ты его знаешь?

— Он знал обо мне еще до того, как я с ним познакомился.

— Артур, мы еще ни разу не разговаривали. Мне надо тебя послушать, а здесь холодно. Уже ночь.

Они пришли в бар одновременно с Элизабет и Аугустой, которая первая перешла в атаку:

— Жетулиу, где ты был? Я два часа тебя искала. Попроси­ла капитана, чтобы судно обыскали до угольного трюма…

— Трансатлантические лайнеры уже давно не работают на угле. И потом могу же я немного побыть без присмотра, пока ты спишь. Секрета никакого нет. Я был с моим другом Артуром, и мы говорили о сказочных возможностях челове­ческого разума. Не правда ли, Артур?

— Почти правда.

Они практически больше не расставались до того самого момента, когда «Квин Мэри» причалил в порту Нью-Йорка. Конканнон приходил к ним в бар и оставался там во вре­мя ужина, с барменом, который смирился с именем Пэдди. Однажды утром, увидев, как Артур и Портер вместе выхо­дят из спортзала, Жетулиу сумел представиться. Портер, на сей раз в незабудковом купальном халате, обронил: «Я знал вашего отца» с одним лишь намеком на любезность и увлек за собой Артура.

— Мой милый юноша, провидение со своим недоразви­тым чувством справедливости и почти полным отсутстви­ем рассудительности все же наделило людей способностью, о ценности которой они зачастую сами не подозревают, — дружбой. Если — увы! — они приносят дружбу в жертву социальным или профессиональным амбициям, неясным мимолетным интересам и даже, что еще глупее, любви, они лишают себя лучшего в самих себе или, еще точнее, того, что могло бы сделать их лучше, чем они есть. Преступники хорошо это знают: их дружба крепче жизни и смерти, как они любят татуировать у себя на груди. Эти априори гнус­ные люди, способные на самое худшее, готовые на любые извращения, таят в глубине души — да, у всех есть душа — неугасимый огонь, светильник, бросающий вызов времени, невзгодам, превратностям бытия. Буч Кэссиди и Сандэнс Кид вошли в легенду не потому, что грабили банки под но­сом у полиции, а потому, что их дружба поставила их гораз­до выше банальных разбойников с большой дороги. Опыт учит, что дружба между двумя мужчинами — якорь спасе­ния, но при условии, что у них одинаковые нравственные устои или одинаковое отсутствие нравственных устоев. По­годите, дайте мне сказать. Я никого не имею ввиду… Я по­знакомился с отцом Жетулиу Мендосы сразу после войны. Он был министром экономики и финансов, просто чудесная должность в Рио, если хочешь обогатиться. Я привез этому безгранично обаятельному человеку послание от президен­та Трумэна. Он не стал ломаться и принял это послание. Продажный? — спросите вы. На американском континен­те все упирается в широту. Позвольте мне не отвечать на этот вопрос. Я предпочитаю вспоминать его элегантность, его живой политический ум. Это событие могло остаться незамеченным в Европе, где от утомления почти не инте­ресуются революциями и покушениями в Южной Америке. Вскоре после моего визита его светлость сеньор Мендоса вышел из своего роскошного дома в Ипанеме и стал са­диться в бронированную машину, чтобы ехать в министер­ство, когда «они» выстрелили. Я говорю «они», потому что очень сложно понять, какая именно фракция тайной бра­зильской власти решила его убрать. Дети (с которыми вы подружились во время этого плавания) стояли с матерью на крыльце виллы. Убийцы направили на них оружие, но по приказу командира ограничились тем, что всадили бес­счетное число пуль в тело бедняги шофера, а потом спокой­но уехали на грузовичке. Смерть Мендосы сильно потрясла Аугусту, а главное — госпожу Мендосу, которая скоро уже десять лет как живет в Женеве. Ее номер в отеле «Берг» выходит на Рону и остров Жан-Жака Руссо, она с детства является его страстной почитательницей. Раз в месяц директор отеля отводит ее в зал с сейфами и оставляет там одну. Через некоторое время она возвращается к себе в но­мер, волоча старую сумку из пальмовых листьев, набитую «колбасками» луидоров и пачками долларов, завернутых в газетную бумагу. Время от времени она оставляет админи­стратору перевязанный бечевкой сверток и просит известить Жетулиу. Он приезжает откуда угодно, окрыленный надеждой, и несколько недель, а то и месяцев он — король. Когда мать забывает о нем, он играет в карты. И счастливо, как мне говорят.

Разговаривая, Портер водил Артура по лабиринту ко­ридоров, пренебрегая лифтами и взбираясь по лестницам через две ступеньки. На словах: «И счастливо, как мне гово­рят», оба очутились у входа в зал для завтрака. Метрдотель выразил свое удивление явно преувеличенной гримасой и, покинув свой пост, встал в дверях. Портер хотел отстра­нить его раздраженным жестом.

— Извините, мистер Портер, но у меня нет свободных мест.

— Что вы несете? Моя жена уже там и ждет меня.

Метрдотель замялся в большом смущении.

— Мистер Портер, у нас принято хотя бы немного оде­ваться к завтраку.

Портер вдруг заметил, что пришел прямо из спортзала в незабудковом купальном халате, и расхохотался. Метрдо­тель не знал, как себя вести.

— Прошу меня простить…

— Не извиняйтесь! Вы не представляете, как мне при­ятно обнаружить свою рассеянность. Я всегда завидовал рассеянным. Посадите, пожалуйста, месье Моргана за мой столик. Он составит компанию моей жене, пока я оденусь поприличнее. Пять минут, не больше…

Минерва, на голове у которой было что-то вроде красной фески, пришпиленной к ее черным, как смоль, волосам ан­глийскими булавками, удостоила Артура только кивка.

— Мистер Портер сказал мне…

— Неважно, что он вам сказал. Терпеть не могу разгова­ривать за завтраком. И не кладите хлеб на скатерть.

В ее густо-желтой тарелке плавали кусочки ананаса, а она с юношеским вожделением намазывала тосты горчи­цей. Мимо проплыл гигантский викторианский чайник, который носили между столиками, словно ковчег со свя­тыми мощами. Официант взмахнул рукой, обслуживая Артура, и задел локтем феску, опасно накренившуюся на­бок. Минерва хлопнула по ней, чтобы вернуть на место, но слишком сильно, и феска съехала на другое ухо, увлекая за собой парик и открыв безволосый висок. Минерва этого не заметила и продолжала хрустеть своим тостом с гор­ючей, а за соседним столиком давились от смеха. Артур с трудом удержался. Появление Портера должно было бы исправить эту гротесковую картину, но он был такой че­ловек, что вцеплялся в какую-нибудь мысль, поворачивал ее и так, и этак, высасывал из нее все соки, не обращая никакого внимания на то, что происходит вокруг. Если бы в этот момент «Квин Мэри» начал тонуть, то и стоя в подни­мающейся воде, он продолжал бы разглагольствовать, пока из его рта не вырвалось бы лишь трагическое бульканье. Его утренняя рассеянность при входе в столовую привела его в восторг. Никогда в жизни он не был рассеян и еще помнил раздражение своей матери-француженки при виде того, как он поглощен одной из многочисленных проблем, занимающих детей: «Боже мой, Алан, попробуй хоть немно­го ни о чем не думать». Это было невозможно. О, как он завидовал рассеянным всю свою жизнь! Механизмы мысли изнашиваются, если не позволять им время от времени ра­ботать вхолостую.