Мишель Деон - Высший круг

— Профессор… это я, Артур Морган! — повторил он на лежащему.

Одно веко поднялось, открыв глаз — более живой, чем можно было ожидать, все такой же голубой, но слегка затуманенный. Губы сморщились в улыбке. Конканнон вытя­нул правую руку, насколько позволяла трубка капельницы. Пальцы пошевелились, приглашая Артура приблизиться.

— Я… умираю…

Артур не успел возразить.

— …я… умираю… от жажды…

Заглушенный смех вызвал ужасный приступ кашля с мокротой. Артур подал ему стакан воды и пипетку, чтобы пить не поднимаясь.

— Божья благодать! Фу, гадость!

Голос был трагически хриплым.

— Это чудо или вы ломаете комедию с врачом и мед­сестрой?

— Секрет! — сказал Конканнон, открывая второй глаз.

— Я узнал только вчера вечером, когда вернулся. Я был в Нью-Йорке.

— С ней?

— Нет. С Элизабет.

Как он мог думать о таком в своем состоянии?

— Почему вы не хотите разговаривать с врачом?

— Медсестра — страшилище, врач — дурак, пусть оста­вят меня все. Не вы. Всегда любил французов…

Он закрыл глаза, потратив столько сил. Артур думал, что бы такое сказать. Уйдя в себя, Конканнон издал длинный и глубо­кий вздох. Запретив себе видеть, он стал яснее говорить:

— Я уже давно знал, что кончу маразматиком…

— Вы совсем не маразматик.

— Строю из себя маразматика, а это еще хуже. Я хочу спать.

— Отдыхайте, я пойду.

Конканнон так резко взмахнул правой рукой, что труб­ка капельницы соскочила.

— Я позову медсестру. Вы знаете, что я был лучшим танцором в универси­тете?

— Да, я это знал. И еще лучше слышать это от вас.

Конканнон вдруг так шумно захрапел, что это напоми­нало предсмертный хрип. Артур нажал на грушу вызова медсестры. Та тотчас явилась. Это действительно была фи­зически очень непривлекательная женщина, но властная и неоспоримо уверенная в себе.

— Он уже в третий раз выдергивает капельницу.

— Он храпит.

— С такими засоренными легкими, как у него, — ничего удивительного.

Она подхватила Конканнона под мышки и с неожидан­ной силой приподняла, чтобы взбить подушку и уложить поудобнее болтавшуюся голову.

— Он говорил с вами? — спросила она подозрительно.

— Нет! — соврал Артур.

— Не обманывайтесь на этот счет, он еще под действи­ем шока. Он в полукоматозном состоянии, но прекрасно понимает, что вы рядом с ним. Не надо его утомлять.

Артур взял правую, здоровую руку и сильно ее сжал, по­чувствовав в ответ легкое нажатие пальцев. Щеки Конканно­на надулись, губы приоткрылись, испустив зловонный выдох. Артур был уверен, что эта гримаса адресована медсестре.

— Тяжелее всего, — сказала она, — это когда они хотят говорить, а не могут сказать ни слова. Скоро обход. Врач не разрешает пускать посетителей. Я вынуждена выставить вас за дверь.

Одна ночь с Элизабет ничего в жизни не изменила. Не­сколько минут рядом с Конканноном изменили ее гораздо больше. Вернувшись к себе в комнату, Артур написал ма­тери, дяде Эжену, сестре Марии де Виктуар, испытывая острые угрызения совести из-за того, что был невнимате­лен к людям, питавшим к нему наивную любовь, особенно к своей матери, такой доброй и неловкой.

Занятия его почти не интересовали. У него было такое впечатление, что он все это уже знает и топчется на месте. Студентам открывался доступ к невероятному количеству информации, которой они практически не пользовались. Каждый специализировался в очень узкой области. Так, Джон Макомбер, с отцом которого Артур повстречался в по­езде на Бостон, интересовался только сражением при Гет­тисберге. Через десять лет он будет знать о нем больше, чем если бы сам в нем участвовал в качестве штабного офицера. Помимо изучения топографии Геттисберга и сокрушитель­ного поражения генерала Ли от федералов, Джон состоял в университетской футбольной команде и частенько играл в карты с Жетулиу, который обдирал его, как липку. Однаж­ды Джон сменит своего отца во главе компании молочных продуктов из Массачусетса и будет до смерти надоедать членам правления, сообразуясь во всем со стратегией сражения при Геттисберге. Отношения с Жетулиу становились натянутыми. Если бразилец прочитал послание Аугусты, оставленное на виду на столе во время краткого отсутствия француза, он должен был следить за тем, чтобы такого больше не повторилось.

Со смертью Конканнона Артур потерял доброжелательного посредника. Похороны получились какими-то особенно мрачными. Декан и несколько студентов встретились в крематории. Краткая речь напомнила об университетских титулах и представила укороченную версию бурной жиз­ни профессора. Скандалы были слишком громкими, чтобы приводить его в пример. В группе людей, печально рассе­явшихся после церемонии, была полная молодая женщина в черной соломенной шляпе с лентой. Когда она подошла к Артуру, тот узнал медсестру. Неужто под ее грубой внеш­ностью таилось нежное сердце?

— Возможно, вы были его единственным другом. После удара мы нашли в его бумагах записку с такими словами: «В случае неприятностей предупредить Артура Моргана». Вот почему я вам позвонила и просила прийти. Он говорил с вами, ведь правда?

— Да, всего несколько слов.

— Он мог говорить, я была в этом уверена. За несколько минут до того, как его сердце остановилось, он посмотрел мне прямо в глаза и сказал очень отчетливо, чтобы я не за­была: «Передайте моему другу Артуру: “Ad Augusta per angusta”. Он поймет…» Наверное, вы знаете, что это означает.

— Да, очень хорошо.

— Это по-итальянски?

— Нет. По-латыни. Это игра слов на латыни.

— Можно узнать, что это значит, если не секрет?

— К великим свершениям — узкими путями.

— Это ваш условный язык?

— «Аугуста» — это еще и в узком смысле имя одной де­вушки, которая привлекала нас обоих, и завоевание кото­рой, действительно, кажется нелегким испытанием.

— Кажется, я вмешиваюсь в чужие тайны.

— Да.

— Простите меня. Я часто видела, как люди умирают. Привыкаешь… а потом однажды смерть человека, о кото­ром ничего не знаешь, который тебе никто, рвет душу на части. Я думаю, что профессор Конканнон был человеком, достойным восхищения.

— Вы не ошибаетесь.

На Пасху Артур провел два дня с Элизабет. На расспросы она отвечала очень уклончиво: Аугуста путешествует или больна.

— Уверяю тебя, я ничего не выдумываю.

— Жаль! Я был бы польщен.

Врунишка!

O да, он врал. Немного. Элизабет существовала только благодаря наслаждению, которое они доставляли друг другу. По возвращении в Бересфорд снова начиналась учеба, он был счастлив, но не более. Забывал о ней на какое-то время, писал длинные письма Аугусте и складывал их в ящик стола, запираемый на ключ. Жетулиу коварно предложил поехать вместе в Чикаго.