Мишель Деон - Высший круг

— Он и сам там не был.

— Жетулиу не любил Конканнона. Это долго объяснять. Впрочем, он никого не любит. Хотя нет… меня… возможно. Бедная я! Вечно в слезах. И смешная. Артуро, не забывай меня никогда.

Они услышали, как она осторожно спускается по кру­той лестнице. Элизабет прошла в комнату, которая выхо­дила на улицу.

— Артур, поди-ка посмотри!

Внизу стоял белый «роллс-ройс» с черным шофером в ливрее, который открыл дверцу перед Аугустой. Она залез­ла в машину, даже не подумав посмотреть вверх.

— Святый боже! — вздохнула Элизабет. — Неужели мы ее уже потеряли?

Без проблем сдав экзамены, Артур вернулся в Нью-Йорк и поступил к Янсену и Бруштейну. Элизабет приютила его на первое время, и они договорились не навязываться друг другу, к тому же она приступила к репетициям пьесы, которую хотела держать в секрете. Неподалеку от ее дома, на Ректор-стрит, он снял на два месяца небольшую одно­комнатную квартирку на последнем этаже, удобную, но не более того: кровать, шкаф, стол и стул, душ, на стене — старые гравюры с портретами австрийских монархов. Единственным, что он добавил от себя, был сундучок капи­тана Моргана. Хозяйка, миссис Палей, венгерка, знавала лучшие времена и даже претендовала на титул примадон­ны Будапештского балета до распада Австро-Венгерской империи. Она приятно грассировала по-французски и вре­мя от времени приходила пылесосить с видом низложенной государыни, мужественно переносящей невзгоды. В окне торчал шпиль церкви Святой Троицы. Контора брокерской фирмы Янсена и Бруштейна был в двух шагах. Артур при­ходил туда к восьми и уходил в пять, когда, после сумас­шедшего дня, весь квартал впадал в оцепенение, а шоссе и тротуары Уолл-Стрит перед зданием Биржи покрывали тонны бумажных полосок от телексов. Мистер Янсен запи­рался в своем кабинете и принимал посетителей в час по чайной ложке, встретиться с ним было почти невозможно. Он подражал джентльменам из лондонского Сити: двуборт­ный костюм в полоску, голубые рубашки с накрахмален­ным белым воротничком, однотонный галстук. Его компа­ньон Бруштейн — растерзанный, в брюках в гармошку, в измятом пиджаке с перхотью на плечах, со сбитым на сторону галстуком — источал мощный заряд жизненной энергии, сыпал прибаутками, называл сотрудников по имени, десять раз на дню пожимал им руки, и при этом поразительно быстро и верно принимал решения, благода­ря чему фирма и процветала. Поговаривали, что во время войны он был гениальным шифровальщиком. В те времена и завязалась его дружба с Портером.

Сотрудники теснились в ротонде, откуда открывался вид на анфиладу небоскребов и дальше, до желтых вод Гу­дзона. Их было около дюжины в этой застекленной ком­нате, которую малейший луч солнца превращал в пекло. Артур очень скоро почувствовал их враждебность. Он не поднимался по ступенькам, и ему оказывали покровитель­ство априори ненавидимые инстанции. Поначалу ему было трудно сосредоточиться в шуме разговоров, под назойли­вые звонки телефона, когда постоянно отвлекают, но по­немногу он обособился, послушав совета Бруштейна:

— Они дураки. Не обращайте на них внимания, и они ста­нут вас уважать. Уолл-Стрит — это джунгли. Не нужно защи­щаться: нада всегда нападать, словно тебе грозит смерть.

— Я здесь только временно.

— Не забывайте, что вам могут предложить остаться, и тогда одному из них придется вылететь. Будем тянуть жребий. Особенно опасайтесь одной из двух женщин — Женни. Она зла на весь свет. В двадцать пять лет она уже дважды разведена. Хорошее начало! Гертруда носит под своей пышной рыжей шевелюрой слуховой аппарат. У этой девушки большое будущее.

Во время перерыва сотрудники сменяли друг друга, некоторые оставались сидеть за столом, жуя сэндвичи и попивая Кока-Колу за своими пишущими машинками и калькуляторами и только отключив телефон.

— Дрожат от страха, что кто-нибудь займет их место, — смеясь, сказал Бруштейн. — Пойдемте, перекусим. Они по­сле этого полгода спать не смогут.

Когда они сели за столик в небольшом кафе, «косящем» под французское, Бруштейн разоткровенничался еще больше:

— Алан напрасно держится на виду. По нему стреляют. Oт него было бы больше толку, если бы он оставался в тени, но мы все такие! Однажды мы умрем от желания высунуть нос. В то же время от старой дружбы никогда не открестишься. Будьте крайне осторожны, входя в систему Портера: засосет. Хватит разговоров. Знаете, на какое звание я претендую? Я лучший знаток Сезанна во всех Соединенных штатах. Вы любите Сезанна?

— Да, но боюсь, мне надо повторить урок, если придется говорить о нем с фанатиком.

— Тогда я назначаю вам встречу через две недели и по­веду обстрел. Готовьтесь к обороне.

Остальные служащие спускались до тенистого Баттерипарка и рассаживались на скамейках лицом к реке, над которой летали тучи чаек, сопровождая прибывающие и убывающие грузовые, пассажирские суда и буксиры. Артур любил Баттерипарк. По утрам, встав в шесть часов, он там бегал. Полчаса джоггинга помогали ему перенести целый день сидения за столом. По вечерам он шел куда-нибудь в кинo или в театр, но чаще всего оставался дома, готовясь ко второму году обучения в Бересфорде.

Неожиданно, после полуночи, к нему приходила Элизабет. Она до смерти уставала на репетициях. Выгнав Пет­ра и Ли, которые были «ни в зуб ногой», она наняла Джерри — молодого студента Нью-Йоркского Колледжа, «ужасно» красивого негра. Элизабет раздевалась перед Артуром с непринужденностью, которой была проникнута вся ее жизнь. Какое счастье было смотреть, как она обнажается, с таким совершенством, что даже забываешь о желании. Вопреки производимому ею впечатлению, она была чрезвычайно застенчива в самый напряженный момент. Возвращаясь с пробежки в Баттерипарке, Артур заставал ее еще спящей и готовил ей чай со свежими круассанами. В этом подавляющем городе, раздавленном летним зноем, наслаждение, которое они дарили друг другу, было единственной связью Артура с жизнью. Остальное было ему безразлично. Этот мир никогда не станет его миром. Но где он — его мир? Он аккуратнее писал своей матери, немного приукрашивая свою жизнь, побуждая ее сходить к кардиологу, с тех пор как она призналась, что порой теряет сознание. Он увидится с ней в сентябре. Она жила ради его возвращения: «…ты предста­вить себе не можешь, как ты нас обрадовал своим успехом на экзаменах. Мы счастливы, что тебе удалось удачно устро­иться в брокерскую контору…» Ах, если бы она только ви­дела, где он работает с дюжиной других сотрудников, эту тесноту, шум, хоровод курьеров, которые входили и выхо­дили, обливаясь потом, а под конец дня — корзины, наби­тые бумагами, бутылками из-под минералки, устаревшими графиками, черновиками, — тогда бы она уже не добавила: «ну вот, дорогой мой мальчик, для меня ты всегда будешь “мой мальчик”, даже если станешь крупным финансистом… ты вращаешься в высшем круге». Какими иллюзиями она себя тешила? «…Ты больше не рассказываешь мне о своих бразильских друзьях! Наверное, они вернулись к родным на каникулы. А эта красивая американка? Ты ничего о ней не говоришь. Я знаю, какой ты скрытный. Наверняка тут что-то кроется! Ты ведь знаешь, что от меня ничего невозможно скрыть. Я читаю между строк!»