Мишель Деон - Высший круг

Он обернулся. Аугуста лежала на спине, положив руки под голову. Между ее телом и Артуром было только легкое летнее платье, запавшее между ног, словно она была голой.

— Артур, ты любишь играть в «да и нет»?

— Нет, это игра врунов.

Сколько времени прошло вот так? Трудно припомнить. Кажется, они много говорили и часто молчали. Вечер мед­ленно влачит свои тени по Манхэттену. Теплый ветер, пах­нущий морем и мазутом, взвивается с Гудзона, проносится по Ректор-стрит, поднимает столб пыли, чудесным образом подхватывает картонные коробки, газеты, пустые мешки, которые взлетают до второго этажа, а потом с шелестом падают на шоссе. В серо-розовом, редкой невинности небе над всепожирающим мегаполисом проблесковые маячки трансатлантических лайнеров вычерчивают дымовые па­раболы, точно метеориты.

Аугуста сказала:

— Жетулиу думает, что ты дурак. Он сам дурак. А ты все понимаешь. Я быстро поняла, что тебе не нравится Луис, и не потому что он наверняка продажный, а потому, что дает слишком много чаевых.

— Жетулиу хочет продать тебя ему?

Аугуста расхохоталась.

— Что за мысль!

— Чей был «роллс-ройс» возле дома Элизабет?

— Ничей, Артуро. Жетулиу нанял его за безумные день­ги, чтобы я отправилась на вечеринку в Нью-Джерси. Я должна была произвести сногсшибательный эффект. К не­счастью, я опоздала, а когда приехала, на парковке было уже тридцать «роллсов». И все этого года. Какое унижение!

Позже она встала, походила по комнате, зажгла настоль­ную лампу, раскрыла шкаф, где висели два единственных костюма Артура и стоял сундучок, в котором было больше книг, чем белья, теннисная ракетка, шиповки, фотография отца с матерью во время их свадебного путешествия в Ве­нецию. Аугуста взяла ее и поднесла к свету:

— Не объясняй… Я догадалась. Ты на них похож. Они знали счастье?

— Думаю, да. Но недолго.

— Наверное, это чудесно.

— Да, мой отец испытал это перед смертью.

Артур чувствует, что она колеблется, что ее хождение по комнате отдаляет тот момент, когда пустых слов уже будет недостаточно, чтобы заполнить разделяющую их пустоту. Очаровательное лицо Аугусты, такое подвижное со времени их встречи в «Бразилиа», замкнулось. Или настал час, когда драма из ее детства неудержимо выходит на поверхность и стискивает ей горло, когда спускается ночь и мир угасает?

— Ты что-то хочешь мне сказать.

Она остановилась и посмотрела на него, прижав руку к горлу, на котором появились красные пятна, словно невидимая рука пыталась задушить ее, прежде чем она заговорит.

— Похоже, ты один видел Шеймуса в больнице.

Между собой они всегда говорили «Конканнон», «профессор Конканнон». Просто чтобы избежать этого странно­го имени, которое произносится не так, как пишется.

— Кто тебе это сказал?

— Жетулиу.

— Его не было на похоронах.

Аугуста пожала плечами.

— Он никогда его не любил. Это правда, что Шеймус не мог говорить?

— Он заставил в это поверить врача и медсестру.

— А тебя?

— Нет, он попросил пить. Я подал ему стакан воды, он сказал: «Божья благодать… Фу, гадость!», но все же выпил. А потом он мне напомнил, что когда-то был лучшим танцо­ром университета.

— А обо мне ничего?

Так вот куда она клонит? Никогда бы он в это не поверил.

— И о тебе было. Он спросил, ездил ли я к тебе в Нью-Йорк. Ты плачешь? Когда я увидел тебя впервые, ты сказа­ла: «Плачущая женщина смешна».

— Значит, я смешна.

Она стерла слезинку, скатившуюся по щеке.

— Он попросил медсестру передать мне несколько слов, — продолжал Артур. — Она передала, ничего не по­няв: «Ad Augusta per angusta». Мне кажется, это про нас.

Она подошла к окну и облокотилась о подоконник ря­дом с Артуром. Две чайки залетели в узкую кишку Ректор-стрит, взмыли над домами и растаяли в небе.

— Мне пора домой. Жетулиу меня ждет. Я должна была вернуться в пять часов. Бог знает, что он там себе напридумывал! Знай он твой адрес, он уже был бы здесь, с писто­летом в руке, чтобы отомстить за мою честь, и ты бы уже был покойник.

— Покойник не отомстил бы за твою честь, на которую, кстати, прошу заметить, я даже не покушался.

— Я знаю.

Он хотел обнять ее. Она его оттолкнула с неожиданными мягкостью и решительностью.

— Ты принял решение?

— По делу вашего друга Луиса?

— Да.

— Спускаюсь с небес. Я приму решение в понедельник.

— Я ни к чему тебя не подталкиваю, но ты будешь поддерживать Жетулиу в убеждении, что я тебя об этом просила, хорошо?

—Договорились.

— Проводи меня до такси. Не хочется с тобой расставаться.

Лифт передвижной КПЗ, невероятно грязный, покрытый с пола до потолка непристойными рисунками и надписями, которые Аугуста с серьезным видом читала вслух, пока они спускались.

— Я узнаю твой почерк, но я не знала, что у тебя насто­ящий талант к рисованию.

— О, так, похвальба, мальчишество. Когда мне не спится по ночам, я запираюсь в лифте и пишу тебе, возможно, чересчур себя расхваливая.

Они резко остановились на первом этаже. Артур обнял Аугусту и поцеловал. Она нажала на кнопку двенадцатого этажа и они поднялись и спустились несколько раз, ища губы друг лруга. В последний раз очутившись внизу, она отстранилась и сжала его лицо руками:

— Теперь этот гнусный лифт священен. Каждый раз, когда ты в него зайдешь, ты будешь вынужден подумать обо мне. Везде, где мы только будем в нашей жизни, мы облагородим уродство и непристойность. К нам ничто не пристанет.

Они пошли к Бродвею, остановили бродячее такси, ко­торое вел какой-то гном, чья голова едва виднелась над ру­лем. Он жевал погасшую сигару. Этот — лысый, отметил про себя Артур.

— Артуро… один секрет: в сентябре Жетулиу покинет меня на две недели. Он должен поехать за границу. Без меня. Не оставляй меня одну. Увези, куда захочешь. Не це­луй меня на улице… Дай мне уйти…

Гном в нетерпении вертелся на сиденье и газовал вхо­лостую.

— Дорогой прекрасный принц, я сяду в вашу великолепную карету, если вы позволите мне сказать два слова мистеру Моргану, с которым я с сегодняшнего дня взялась загораживать уродство, подавляющее современный мир. Не правда ли, король Артур?

— С этим типом и его вонючей колымагой тебе придется нелегко.

— Чем плоха моя колымага?

— Я ее обожаю, — сказала Аугуста. — Выслушай, Артуро, одну вещь, о которой ты будешь вспоминать: если воспользовался моим простодушием, чтобы меня изнасиловать, я бы не сопротивлялась.

— Поговорим позже о твоем простодушии.

— Куда ты меня увезешь?

— Смотря сколько будет денег.

— Ну, я уезжаю! — взорвался гном.

— Послушай, Артуро, если ты очень беден, мы поедем в очень бедное место, и, чтобы забыть о нашей нищете, ста­нем заниматься любовью, как боги.