Мишель Деон - Высший круг

— А если я увезу тебя в паласотель?

— Мы постараемся, чтобы там не было слишком тоскли­во. Элизабет скажет тебе, когда я буду свободна.

— Твой адрес?

— Не хочешь же ты, чтобы я разом утратила все свои тайны?

Она провела кончиками пальцев по его губам и села в такси, которое яростно рвануло с места. В окно высунулась рука и помахала розовым платочком.

И что во всем этом настоящего?

Бруштейн ел руками: брал кусочек картошки большим и указательным пальцами и сладострастно подносил его к толстым розовым губам. То же самое с листьями салата, которые он обильно посыпал солью. Стол был усеян бумаж­ными салфетками, которыми он вытирал руки.

— В Марракеше я провел чудесный год, — рассказывал Бруштейн: — утром работал в одном американском банке, а вечера проводил с марокканскими друзьями, помешан­ными на кулинарии. Они убедили меня в том, что самые нежные блюда принято есть руками. Между переменами блюд подавали кувшин и серебряный таз с лепестками роз или розовой герани. По сравнению с таким высоким уровнем цивилизации мы — дегенераты. Янсен — мой са­мый верный друг, но когда я неправильно ем, он с трудом подавляет тошноту. Сверхчувствительный человек. Он родился в Швеции, где все такое чистенькое, стерильное, безукоризненное, что он никогда не станет настоящим американцем.

Артур задумался о том, кто же населял Америку тридцать-сорок лет назад, когда Бруштейн, родившийся в Пра­ге, жил в Марокко, Янсен — в Швеции, Мендоса — в Брази­лии, Конканнон — в Ирландии, миссис Палей — в Венгрии. В этом кафетерии, облюбованном брокером, южноамери­канцы явно превосходили числом белокурых германцев. За соседним столиком говорили по-португальски. Обе официантки были азиатками, толстушками с крупными икрами и кривыми ногами, как у старых кавалеристов. В окошеч­ко кухни просунулась голова огромного веселого негра с желтыми зубами. А в то субботнее утро, когда Артур шел в «Бразилиа», — откуда свалилась та молодая литовская пара, заблудившаяся на Бродвее? Он тщетно искал настоящих американцев — индейцев с медной кожей; до сих пор ему попались только два их представителя, лишенные страха высоты, — мойщики окон в доме, где священнодействовали биржевые маклеры.

— Хотел бы я повстречать американцев, — сказал Артур.

— Дорогой мой, для этого надо выехать из Нью-Йорка. Здесь только прихожая. Посмотрите на карту, как узок Манхэттен. Все стиснуто между двумя рукавами Гудзона. Очутившись на воле, вы поймете, что Соединенные Штаты начинаются за Нью-Йорком, и что они очень мало населены, вопреки общепринятому представлению. Мне было столько лет, сколько вам, когда мои родители уехали из Чехословакии по причинам, о которых вы догадываетесь. На меня напал «жор». За один год я объездил всю страну вдоль и поперек на автобусах «Грейхаунд», почти даром. Я получал пятьдесят долларов в месяц. Не разгуляешься. Я мыл посуду, ворошил сено, продавал газеты на улицах Чикаго, был статистом в фильме Сесиля Б. Де Миля. Питался клубничным мороженым и хот-догами. В общем, типичный путь будущего американского миллиардера, с той лишь разницей, что я миллиардером не стал… хотя, возможно, если я когда-нибудь продам свою коллекцию картин — двух Сезаннов, Ренуара, Модильяни, великолепную серию гуашей Пикассо, и, разумеется, по традиции, поскольку мое детство прошло в Чехии, уникальную коллекцию рисунков и плакатов Мухи.

Бруштейн ходил вокруг да около, и Артур забавлялся, терпеливо дожидаясь минуты, когда тот решится.

— Портер говорил мне о вас много хорошего. Меня всегда удивляло, что столь хорошо информированный человек порой доверяет единственно своей интуиции. Он предпочитает иметь чутье: седьмое чувство, совершенно иррацио­нальное.

— Когда вы были офицером-шифровалыциком, у вас тоже было чутье.

— А, он вам рассказал! Мне дважды повезло: я взломал код японцев и Кригсмарине. Чистая случайность. Попробовал один ключик — и замок открылся. Давайте возьмем по мороженому, чтобы забить вкус этих жирных гамбургеров.

Им принесли вазочки с экстравагантными разноцветными сочетаниями мороженого, засахаренных ягод, взбитых сливок, а поверх всего был зонтик, который держала в руке марципановая фигурка.

— В определенный момент дурной вкус становится искусством, — сказал Артур.

Это замечание ввергло Бруштейна в пучину размышлений.

— Кстати, — сказал он, не донеся ложечку до десерта, — по поводу этой «Сосьедад минейра де Манаос», мне кажется, что нужно великодушно побуждать господина Луиса де…

— …Соуза…

— …господина Луиса де Соуза ею завладеть. Она ухе три года на ладан дышит, выдавая ужасающие отчеты. Цена ее акций на рынке упала ниже некуда, но из конфи­денциальных источников известно, что недавно пробурен­ные скважины подают надежду на нефть.

— А если нефти нет?

Бруштейн принял огорченный вид.

— Тогда господин Луис понесет большие убытки. Это риск, с которым дельцы вроде него постоянно сталкиваются в сво­ей жизни. Он поправит свои дела или сядет в тюрьму.

— Я не хочу, чтобы он разорился.

— Поймите: люди нашего ремесла никому не желают разорения. Мы хотим создавать перемещающиеся богат­ства, нам нужен мир миллионеров, которые не знают, куда девать деньги. Как нам без них жить? Вы быстро поймете, Артур: мы ничего не создаем, мы спекулируем на глупости, на тщеславии, на жадности или на отсутствии интуиции. Я все же удивлен, что этот человек остановил свой выбор на стажере, новичке, не опасаясь, что он все разболтает. Хотя… в конце концов… Возможно, господин де Соуза и прав. Вам решать. Не говорю вам о совести. На нью-йорк­ской бирже все делается слишком быстро, так что ее спро­сить не успеваешь.

— Так как мне быть?

Бруштейн улыбнулся, проглотил ложечку мороженого и отодвинул тарелку. В его светлых глазах промелькнули лу­кавая искорка.

— Не навязывая ему решения, позвольте ему разместить предложение о покупке акций. Он избавит нас от убыточ­ного предприятия. Я поговорю с Янсеном о том, как вас отблагодаришь.

— А если в Амазонии действительно есть нефть?

— Не смешите меня.

После обеда в контору Янсена и Бруштейна позвонил Жетулиу. Артур дал «зеленый свет»: наполовину потому, что ему нравился Бруштейн, наполовину потому, что ему не понравились манеры де Соузы. Провернув операцию, он обнаружил в конце месяца, в довесок к зарплате, скромный конверт, решивший материальную часть вопроса о сентябрьском бегстве с Аугустой. Бруштейн принял сокрушенный вид, когда Артур его благодарил:

— Мне жаль господина де Соузу. Слухи о нефтяных скважинах оказались более чем преждевременными, скажем даже несуществующими.

— Вы это знали?

— Разве можно что-нибудь знать с абсолютной уверенностью? Вся моя жизнь состоит из сомнений и случайностей.