Мишель Деон - Высший круг

В первые годы по возвращении во Францию Аугуста приходила на память Артуру благодаря фотографиям в глянцевых журналах — «Vogue», «The Tatler». «Супруги де Соуза на балу у принцессы X…» Или на благотвори­тельном ужине, на вернисаже в Нью-Йорке, Лондоне или Риме. Она не изменилась, хотя редко улыбалась. Артур с удовольствием воображал себе, что она грустит рядом с выпячиваюыщм грудь де Соузой. Тот осыпал ее драгоцен­ностями. Красная роза по-прежнему приколота к платью между грудей. Иногда с ними был Жетулиу; залысины на его лбу с каждым годом увеличивались, но пробивающаяся плешь подчеркивала его элегантность в сравнении с его лишенным вкуса зятем.

Однажды вечером, на одном из тех парижских ужинов, которые доставляли ему удовольствие, если только не повторялись слишком часто, его соседка справа, молодая, больно хорошенькая женщина лет тридцати, в белом английском костюме и с красной розой в бутоньерке, внезапно сказала ему после нескольких банальностей:

— Вы представить себе не можете, как я рада вас встретить. Аугуста рассказывает мне о вас при каждой встрече.

Артур так побледнел, что она испугалась.

— Вам плохо?

— Нет.

— Выпейте воды.

Вода застряла в горле. На несколько секунд он почув­ствовал, будто борется с кем-то на краю пропасти. Когда он снова обрел дар речи, то улыбнулся соседке:

— Ничего страшного. Время от времени я куда-то про­валиваюсь, как будто покидаю свою земную оболочку. На­верное, где-то на противоположной стороне земли у меня есть двойник, которому я ненадолго понадобился.

— Я не верю в такие вещи, — сказала женщина. — А вот Аугуста верит.

— Я не видел ее, по меньшей мере, лет десять.

Она удивилась. Кого она заподозрила во лжи? Его или Аугусту? Он по рассеянности еще не заметил красной розы и белого костюма.

— Подозреваю, что наша встреча не случайна. Мне сле­довало с самого начала заметить любимые цвета Аугусты.

— Ах, наконец-то!.. Если вы о ней не вспоминаете, могу вас уверить, что Аугуста вас не забыла.

— Она просила вас что-то передать?

— Нет, только посоветовала одеться в белое и с крас­ной розой. Мне пришлось упросить хозяйку дома посадить меня рядом с вами, что было нелегко. Вы нарасхват.

— Впервые слышу. Где вы с ней познакомились?

— Она довольно недолго была моей золовкой. Да, я вы­шла замуж за Жетулиу. Большой чаровник, но слишком дорого обходится. В конце концов, любовь от этого устает. Мы развелись два года назад. Кажется, он живет на Ямай­ке. Он влюблен в солнце. Можно сказать Аугусте, что белое и красное вас все еще волнуют?

— Скажите, что я получил ее послание.

Едва выйдя из-за стола, он сослался на недомогание и ушел бродить по Парижу — долго, до самого утра.

При других обстоятельствах он чуть не дошел до на­важдения. В Париже афишные тумбы были облеплены красно-белыми плакатами: красавица-метиска выходит из моря и идет по тропическому пляжу. Намокшее платье облепило ее тело. Нет, она не похожа на Аугусту, но фильм называется «Аугуста». Он идет с успехом, афиши висят несколько недель подряд, и Артур не может раскрыть га­зету или журнал, чтобы в глаза ему не бросилось это имя, которое он хотел сберечь для себя одного. Когда в Париж приехала актриса из фильма, пресса и телевидение сошли с ума. Повсюду только она, и хотя ее зовут Джанет Оуэн, ее называют Аугустой. Образ ложной Аугусты блистает в высшем свете, прежде чем раствориться в окраинных и провинциальных кинозалах в дублированном варианте. Он исподволь проникает в мысли Артура, и в определен­ный момент тот даже хотел попросить об услуге одного из продюсеров, которые обращаются к нему, когда не могут свести концы с концами. Наверное, не слишком сложно будет встретиться с Джанет Оуэн, которая задержалась во Франции, удивленная успехом своего фильма, весьма прохладно принятого в США. И что ей сказать? Что в вы­мышленной истории она принимает женское имя, отзвук которого до сих пор его волнует? Этим сходство ограни­чивается. Джанет Оуэн выходит из моря, точно янтар­ная статуя. Настоящая Аугуста не любит море, никогда не купается.

В Севилье, в другом году — неважно, до или после ужина или фильма: произвольное распределение про­живаемого им времени застыло, и для того, что касает­ся лично его, нет ни настоящего, ни прошлого, — итак, в Севилье, в Провинциальном музее изящных искусств Ар­тур, сопровождавший Бруштейна, остановился как вко­панный перед мало известным произведением Сурбара­на. Бруштейн, кстати, подтвердил, что оно мало ценится и что даже его подлинность ставится под сомнение. Святая Доротея, стоящая в профиль, как на египетских фресках, держа фаянсовую тарелку с тремя (не очень свежими) пло­дами хурмы, в просторном платье из фиолетовой тафты, стянутом поясом на талии, с желтым шарфом с черными полосами, охватывающим грудь, — святая Доротея была невероятно похожа на Аугусту в юности. Это сходство тем более бросалось в глаза, что художник прикрыл ей грудь газовой тканью, которая, вплетенная в волосы на затылке, развевалась за спиной, приподнятая легким ветерком из невидимого окна, наверняка раскрытого навстречу сол­нечным лучам, отражаемым тафтяным платьем. Аугуста обожала газовые шарфики, коллекционировала их — бе­лые, розовые, красные — и любила закутываться в них по вечерам, когда обнажала плечи. Больше, чем простое по­добие черт, профиль святой Доротеи волновал сосредото­ченным выражением — как у Аугусты в трудные моменты жизни, когда она вдруг рассеивала тучи раскатом смеха, таким же неожиданным, как и ее внезапное погружение в себя, на расстоянии нескольких световых лет от тех, кто с ней говорит.

Очарованный этим одновременно реальным и вещим портретом, Артур приходил в Провинциальный музей каж­дое утро, пока гостил у Бруштейнов. В конце концов, он провел Святую неделю в Севилье больше с Доротеей Сурба­рана, чем со своими друзьями, так что Бруштейн, всполо­шенный Бегонией, которая более чутко, чем он, реагирова­ла на отсутствие и рассеянность их гостя, встревожился:

— Артур, вы сам не свой. Вас преследует какая-то мысль, которая от меня ускользает. Я бы хотел вам по­мочь.

Тогда Артур, который никогда ничего не рассказывал, вдруг заговорил о Мендосе, о Соузе, рассказал другу всю эту историю. Он испытал громадное облегчение, которое сменилось кратковременной тревогой: не избавится ли он от этой муки, которую скрывал столько лет, если призна­ется в ней, как больные, которые уходят излеченными от психоаналитика, сознавшись, что мечтали спать со своей мамой или втыкали иголки в куклу своей сестренки? По счастью, этого не случилось: боль была все еще здесь, и это делало его отличным от других.

— Соуза разорен, — сказал Бруштейн. — Ну, в общем, разорен, как другие дельцы его типа, то есть, я думаю, у него есть на что перебиться в Швейцарии, в Лугано. Он все еще надеется приподняться, но банки за ним следят. Что же до его шурина, Жетулиу Мендосы, то после неудач­ного брака (вы встречались с его бывшей супругой) он жи­вет игрой. Ненадежное существование. Бегония повстре­чала его в прошлом году у герцогини Альба на Троицу. Она описала мне его, как весьма обольстительного мужчину, который постоянно искал партнеров для покера. Она невзначай заговорила о вас, и он аж подскочил. «Я немного знал его в Бересфорде, — сказал он. — Этот Морган, бухгалтеришка, хотел жениться на моей сестре. Я положил этому конец». Вы понимаете, почему я вам об этом не рас­сказывал. Теперь это уже неважно, после того, что рас­сказали мне вы.