Яна Жемойтелите - Счастье

Так уговаривала девчонку Татьяна Петровна. А когда все разошлись, взяла да и сама вытянула полено. Просто так, шутки ради. Замуж она больше не собиралась, какое там! Полено ей попалось березовое, кривое. Мало того — сучковатое, так еще пуля в нем застряла крупнокалиберная, медведя уложит. Охнула невольно да и закинула это полено подальше, с глаз долой. Хотя, конечно, это был очень глупый поступок. Следовало бы его утилизировать. Попадет такое полено в печь — пуля жахнет и на месте убьет. Пошла за сарай, подобрала это кривое полено, чтобы отдать завхозу.

На Новый год Татьяна Петровна испекла ватрушку, чтобы хоть как-то отметить праздник, пригубила вина. На улице молодежь кричала и веселилась, соседские собаки сходили с ума, кто-то распевал во все горло: «Когда весна-а придет, не зна-аю...» Конечно, ей не спалось. Татьяна Петровна села писать Васе очередное длинное письмо и сама прослезилась между строк, до того душевно вышло про новый, 1968-й, который будет лучше предыдущего. Ведь так и должно быть, что год от года в нашей стране становится только лучше и лучше. На днях новые книжки завезли в сельпо, я купила для тебя Брэдбери, «Вино из одуванчиков», из интереса сама перелистала и увлеклась. Оказывается, Брэдбери не только фантастику пишет, а еще и очень интересно размышляет о самых простых вещах. О том, что вино хранит в себе прошедшее время, те события, которые случились, когда люди делали это вино. «Вино из одуванчиков. Сами эти слова — точно лето на языке. Вино из одуванчиков — пойманное и закупоренное в бутылке лето». Потрясающее открытие. Выходит, что черничное варенье, которое я сварила в прошлом августе, — это пойманное в банку лето 67-го, когда ты еще был дома. Теперь я буду смаковать это варенье буквально по ложке в день, чтобы продлить ушедшее лето. А помнишь, как на пятидесятилетие Октябрьской революции писали письма потомкам? Некоторые я помню наизусть: «Вам, живущим в XXI веке, наверное, не в новинку полеты землян на другие планеты. Вас не удивит сообщение о строительстве города где-нибудь на Венере, мы же только мысленно заглядываем в ваше настоящее. Но мы гордимся тем, что живем в эпоху покорения космоса, что мы — современники первопроходцев». А еще было одно смешное такое письмо: «Мы мечтаем о коммунизме, о том времени, когда можно есть бесплатно мороженое и ходить в кино, когда уроки за нас будут делать машины, а учителями станут терпеливые роботы». Представляешь, через пятьдесят лет такие же ребята найдут и вскроют эти капсулы и как будто бы попадут в прошлое! А ты все мечтал о машине времени. Письма — вот настоящая машина времени...

Капсулы с письмами в будущее замуровали в нише памятника Ленину на центральной площади поселка до лучших времен.

Вьюги крутили снежные завитки, заносили дороги, отрезая поселок от внешнего мира, и такая злоба слышалась в долгом завывании ветра, что хотелось, как в детстве, залезть с головой под одеяло и забыться, заснуть до самой весны.

Из-за снежных заносов дверь во двор не открывалась с утра, и тогда с трудом удавалось просочиться в щелку. Интернатских детей не отпускали гулять: играйте в спокойные игры! И они рисовали, клеили поделки, ребята постарше пропадали в столярке, а девчонки шили. Надя Мокроносова однажды сказала Татьяне Петровне, что в интернате гораздо лучше, чем в обычной школе, потому что здесь не важно, кто как одет, и это как раз важно. То есть дома ей форму покупали на вырост, вперед на три-четыре года. И сперва эта форма на ней висела мешком, а через год на локти уже приходилось ставить заплатки. Все девчонки в сентябре щеголяли новыми платьями, а Надя ходила в старье, и это было ужасно.

— Ну, милая, есть вещи и пострашнее заплаток, — ответила Татьяна Петровна и подумала, что интернат вообще — правильная вещь, приучает ребят к коллективизму. Это в семье всякое случается: пьет отец и мать поколачивает, а ребенок все это видит. Иногда до того полудикие дети в интернат поступают, что им вилка в диковинку. Пытаются сосиску подцепить на ложку. Впрочем, сосисок они тоже не видели, дома ели одну картошку и квашеную капусту. Ну, еще кильку в томате родители покупали...

11.

С утра 21 августа радио плевалось гневными словами. «Подрывная акция Запада», «попытка расколоть социалистические страны», «товарищ Брежнев выступил с речью», «Александр Дубчек», «войска СССР, Польши, ГДР, Венгрии и Болгарии», «установить полный контроль»... Татьяна Петровна плохо понимала, что случилось, вернее, просто не брала в голову. Наскоро позавтракав, побежала в интернат. В учительской педагоги с бледными сосредоточенными лицами жались по углам в такой же растерянности, как и она сама, а историк Михаил Филимонович вещал, задрав вверх бородавчатый палец, что чех Александр Дубчек говорит о каком-то социализме с человеческим лицом, будто бы до сих пор это самое лицо было звериным. СССР блокировал аэродром в Праге, высадив семь или даже восемь отрядов десантников, которые дадут прикурить этим чехам. Чехи — ребята трусливые, он это еще на войне понял. Почему, думаете, фашисты не разрушили Прагу? Потому что чехи и не думали сопротивляться. Какие они вояки? Вот поляки сражались...

Татьяну Петровну слегка кольнула тревога: а вдруг Михаил Филимонович говорит что-то непотребное? Чехи — трусливые ребята, так получается? Но они же с нами в одном социалистическом лагере... Нет, в самом деле, какого еще социализма им надо? Говорят, в Чехословакии несколько сортов колбасы в открытой продаже. Валентина Максимовна, биологичка, рассказывала. У нее сын в Прагу на какой-то конгресс ездил, так вот сказал, что чехи якобы рыбу не едят, потому что мяса в магазине навалом. А вот пожили бы эти чехи денек-другой на молотовском интернатском пайке: пять граммов сахара, десять граммов масла, тринадцать граммов лапши, еще сколько-то граммов муки и крупы, — тогда бы поняли, что такое социализм и что такое коллективный дух.

Коллективный дух в интернате, по правде говоря, был так себе. Пахло подгоревшей едой, прогорклым маслом, не очень свежим бельем, в спальнях для учеников начальных классов откровенно разило мочой. Дети в интернат поступали нервные, п и сались, страдали экземой, диатезом, и все попытки поддержать гигиену оканчивались плачевно, потому что многие воспитанники попросту не понимали, зачем каждое утро чистить зубы и раз в неделю менять белье. К старшим классам выравнивались, пытались навести красоту, подстричься по-взрослому, даже шили себе брюки клеш. Татьяна Петровна знала, что никакими репрессивными мерами порядок в интернате не поддержать, нужна ежедневная кропотливая работа по исправлению и воспитанию души... Вот и слово это опять вынырнуло: душа. Но ведь у человека нет никакой души...