Яна Жемойтелите - Счастье

Татьяна Петровна очнулась. Михаил Филимонович все еще говорил о советских танках в Праге. Однако предстоящий учебный год никто не отменял, и нужно было утвердить расписание на первую четверть, ввести в курс дела молодых специалистов, которые прибыли по распределению, в том числе новую математичку. Вроде бы она физмат окончила с красным дипломом, а с виду ну чистая дурочка с веснушками. Татьяна Петровна покачала головой. Привести в порядок спальни, постелить чистое белье, возле каждого умывальника положить мыльницу с хорошим куском мыла, развесить полотенца...

Она любила эти последние дни лета. Отнюдь не за редкое тепло и щедрый урожай ягод. Она готовилась встретить учеников — старых и новых, принять в свою большую семью. Эти слова, стершиеся от употребления всуе, как медные пятаки, для нее были исполнены смысла. Она не лукавила, называя интернат семьей, с чистым сердцем на торжественной линейке произносила: «социалистическое общежитие», «моральный облик строителя коммунизма», «передовой отряд советской молодежи», имея в виду комсомол, хотя в комсомол принимали уже практически всех, кроме самых отпетых негодяев. Но они тоже имели шанс на исправление...

Татьяна Петровна решила, что в этом году на торжественной линейке обязательно скажет пару слов о Советской армии, стоящей на страже завоеваний социализма.

Писем от Василия вот только не случалось уже давненько. Последнее пришло в начале августа и не содержало в себе ничего необычного: привет, мама, я жив-здоров и т. д. Если в сельпо завезут другие книги Брэдбери, обязательно купи. Вернусь — буду читать запоем...

Буду-читать-запоем, буду-читать-запоем... Фраза привязалась к ней и не отпускала, почему-то отдаваясь в голове перестуком колес, как будто Василия могли отпустить в отпуск или уже навсегда по какой-то немыслимой причине, и вот он ехал в поезде дальнего следования, а поезд, выдыхая пары, мчался вперед, как оголтелый, боясь выскочить из расписания.

Так прошло две недели в хлопотах первых учебных дней, и вот в среду, четвертого сентября, когда Татьяна Петровна после уроков переругивалась в интернатском коридоре с завхозом по поводу маляров, которые оставили по углам комья извести, на лестнице появился незнакомый военный, офицер. Приблизившись, он приложил руку к козырьку, представился как майор Буйнов и поинтересовался, может ли поговорить с Татьяной Петровной Веселовой.

— Да, это я, — ответила она нейтрально, не успев вынырнуть из перепалки с завхозом.

Майор Буйнов прокашлялся в кулак и выдал по-военному четко:

— Татьяна Петровна, гроб с телом вашего сына Василия Веселова прибыл в поселок гужевым транспортом. Расходы на захоронение берет на себя штаб военного округа. Приносим вам искренние соболезнования.

Татьяна Петровна не поняла, почему завхоз бросился к ней и подхватил под руки. Да что такое случилось? Отбившись от завхоза, она спросила:

— Что еще за гужевой транспорт, товарищ майор? И почему гроб с телом... с телом...

Мгновенно побледнев и сделавшись белее свежей известки на стене, она рухнула на пол.

Двадцать четвертого августа Василий был убит в Праге выстрелом в голову, поэтому вернулся на родину в свинцовом гробу, который доставили со станции колхозной лошадью — грузовик в тот день находился в ремонте. Татьяна Петровна мучилась одной очень странной мыслью: как же Васеньку похоронят в казенной одежде. Может быть, попросить вскрыть гроб и надеть на Васеньку выпускной костюм? Он так ладно на нем сидел... Татьяна Петровна сказала об этом майору, но тот ответил, что вскрывать гроб категорически нельзя.

— Почему?

— Санитарно-гигиенические нормы не позволяют.

На похороны приехал отец, Михаил Веселов, но даже не подошел к ней, только водку глушил прямо из горла. Плакал и к бутылке то и дело прикладывался: «Сынок, сына. Как же ждал тебя. Как надеялся, что простишь...» И слезы вытирал рукавом пиджака. Потом его увели куда-то.

Из ближайшего гарнизона прислали четверых солдат, которые вырыли могилу и опустили в нее гроб с телом Васеньки. Татьяна Петровна поочередно подошла к каждому и спросила, а вот откуда известно, что в гробу именно Васенька? Вдруг там лежит кто-то другой? Майор Буйнов сухо отрезал:

— По документам Василий Михайлович Веселов. Других сведений не имею.

Потом в школьной столовой справляли поминки. Были чьи-то соболезнования, слезы и объятия. А потом вдруг наступила полнейшая тишина и какой-то странный покой. Бесчувствие. Без тоски по Васеньке, без боли потери и тоски расставания, без чувства вины за то, что была для него почти чужой матерью, без громких рыданий, да просто без слез. В ней как будто истаяли абсолютно все чувства, вот как возле печки тают кусочки льда, налипшие на валенки. Раз — и нет.

Татьяна лежала, уставившись в потолок, и повторяла про себя: «Это я умерла. Меня больше нет». Хотелось щелкнуть выключателем и отрубить навсегда остатки своего бытия, чтобы больше ничего не видеть и не слышать, не двигаться, не дышать.

На тумбочке возле кровати осталось надкушенное яблоко. Со странным злорадством Татьяна заметила, как поврежденный бок покрылся рыжим налетом, тление поразило яблоко и буквально на глазах поглощало спелый плод. Все вокруг стремится к распаду, смерти. Так действует второй закон термодинамики: чтобы поддерживать жизнь в мире, необходимы ежечасные усилия по возобновлению тепла и порядка, но ей не хотелось двигаться. Печь окончательно выстыла, каждый выдох клубился паром в сумерках пустой квартиры. Ну и пусть. Вскоре прервется и это дыхание, и никто не помешает ей умереть в своей холодной постели.

Утро ударило в окошко густым медово-желтым лучом, высветило на тумбочке морщинистое потемневшее яблоко, медленное умирание плода порадовало ее, как будто яблоко принимало ее смиренный уход, они были заодно. Татьяна утвердилась в своем правильном и честном решении. Все остальное — интернат, коллеги, ученики, сама жизнь — сделалось совсем не важным, потеряло цвет и превратилось в карандашный эскиз на белом ватмане дня, и этот эскиз можно было взять и стереть простой ученической резинкой.

Ей хотелось пить, но она не нашла в себе сил, чтобы встать и дойти до кухни. Она смотрела на яблоко. Еще вчера яблоко издавало терпкий аромат, первый налет ржавчины только усиливал запах самой жизни, но уже сегодня потянуло гнилью, и Татьяне это понравилось. Над яблоком клубились мелкие мошки, взявшиеся неизвестно откуда, будто родившиеся из этой гнили. Мошки роились возле самого ее лица, но она не хотела даже поднять руку, чтобы отогнать их.

Ее затянуло солнечное блаженное забытье, и она обрадовалась, когда в комнату вошел Васенька и присел возле печки, чтобы развести огонь в остывшем зеве.