Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Вот на эту самую площадь меня и повели на прогулку.

– А что здесь будет? – с любопытством спросил я.

– Сам увидишь.

Уже наступал вечер. Становилось темно. Фонари с керосиновыми лампами тускло светили, мерцая и жмурясь от мотыльков, которые вились вокруг, облепляли стекло и падали, опалив крылышки. На площади почему-то находилось очень много народа. Огромная толпа окружала возвышавшийся посреди большой новый столб и чего-то ждала. У столба суетились рабочие, передвигали высокую лестницу, протягивали проволоку. А немного поодаль, окруженный приставами, стоял сам полицеймейстер, величаво покручивал ус и покровительственно-снисходительно оглядывал публику.

Прошло десять минуть. Пятнадцать. Кто-то в толпе громко сказал: «Сейчас зажгут». Все смолкли. И вдруг…

Произошло чудо, потрясшее меня до глубины существа. На самом верху столба в огромном шаре что-то затрещало, зашипело, полетели вниз блестящие брызги, и небывалое сияние распространилось вокруг. Будто в небе, без всякого восхода, появилось солнце и осветило всю площадь. Пожарная каланча внезапно выросла перед нами, точно сама объятая пламенем. Булыжники мостовой засверкали, заиграли серебристой рыбьей чешуей. Каждый ухаб обнаружил свой жуткий провал, каждая лужа превратилась в сказочное озеро, вокруг которого в виде русалок стояли дамы и барышни.

– Ура! Браво! – послышалось в толпе. Раздались хлопки. Полицеймейстер почтительно взял под козырек и слегка наклонил голову, как бы приветствуя от имени местных властей новое завоевание науки. Я не двигался, широко раскрыв рот, впившись взглядом в чарующий стеклянный шар, время от времени повторяя слова, услышанные в ответ на вопрос, что это такое:

– Электрический свет.... Электрический…

A затем, после восторга, неожиданно душу охватила печаль. Мне искренно стало жаль бедные керосиновые фонари, скромно светившиеся вокруг площади; подернутые копотью языки ламп еще более потускнели теперь, наверно из зависти, и беззвучно переговаривались друг с другом о своей будущей грустной судьбе. Да и действительно: нет сомнения, что отныне все мошки и бабочки предательски покинут их и бросятся сюда, к торжествующему новому свету.

Так увидел я первую дуговую электрическую лампу – свечу Яблочкова с двумя угольными палочками.

Помню из той же эпохи еще кое-что, поразившее мое воображение.

В городском театре шел интересный спектакль: показывали на большом экране картины волшебного фонаря.

Такие картины в малом размере я раньше не раз видел у наших соседей по дому. Счастливцу Васе отец купил подобный фонарь, и Вася иногда созывал нас, товарищей, на свои представления.

Но в театре были обещаны совсем другие картины. Во-первых – огромные, в красках. А, во-вторых, что самое главное – с движущимися предметами. На программе так и стояло: «В заключение почтеннейшей публике, без всякой приплаты, будет показан большой железнодорожный мост в Калифорнии, по которому пройдет поезд».

Этой заключительной картины я ждал с большим волнением. И, наконец, счастливый момент настал. Поднялся занавес. На экране появились полупрозрачные зеленые горы, ущелье, пенящаяся река внизу. Над нею, между нависшими скалами, длинный висячий мост. Какой-то шум за сценой, похожий на переливание воды из ведра в ведро, изображал клокотание реки. Но, вот, вдали послышалось гудение поезда; тяжело дышал паровоз; из-за кулис ясно слышалось, как человек десять взрослых мужчин одновременно с хрипом произносили «ух, ух, ух»; стучали колеса, как будто по ним били небольшим молотком. Из-за скал показался локомотив, за ним – вагончики синего, желтого, зеленого цвета. И поезд скользящим движением торжественно проплыл по мосту, огласив зал громким переливчатым свистом. Так обычно свистели у нас по ночам на улицах городовые, гоняясь за вором и крича в промежутках: «держи его!»

Этот движущийся поезд я долго помнил. Незабываемое зрелище. Правда, колеса у него не вертелись. Но что-ж такого? Все равно – хорошо.

А спустя года два, три, произошел у нас в городе такой случай. Отлично его помню. Он поразил не только меня и моих сверстников, но вообще всех более или менее внимательных жителей. Прохожие на тротуарах останавливались; извозчики сдерживали бег коней и с изумлением оглядывались; приказчики выскакивали из магазинов вместе с покупателями.

Да и было от чего взволноваться. Посреди главной улицы по мостовой ехал человек верхом на двух колесах!

Переднее колесо – огромное, чуть ли не в сажень высотой.

Второе, сзади – совсем маленькое. Между ними находилось седло для смелого ездока. Но этот седок вовсе не был тем фокусником, который как-то при мне вынимал из своих рукавов живых голубей и жарил в цилиндре яичницу; не был он и клоуном из нашего цирка: лицо не вымазано мукой, на щеках никаких красных пятен, голова без рыжего парика. Наоборот: вид совершенно приличный. Мягкая фетровая шляпа, обыкновенный пиджачный костюм, лакированные ботинки. И этот удивительный господин не только не имел никакого отношения к цирку, но оказался серьезным молодым инженером, сыном нашего почтенного городского головы.

А та странная штука, на которой он ехал, была впервые появившимся у нас двухколесным велосипедом.

И, вот, еще последняя вещь, заставшая меня в детском периоде: вращающийся валик в загадочном ящике, который показывал публике на бульваре некий предприимчивый незнакомец. Этот чародей за двадцать копеек втыкал в уши желающим две тонкие кишки с наконечниками, заводил аппарат, и клиент сначала слышал шипение, затем шуршание, потом жужжание, a после этого – чьи-то неясные человеческие голоса. Какие-то люди, очевидно сильно простуженные, хрипло о чем-то друг с другом беседовали; какой-то певец, должно быть в отставке, сиплым дрожащим голосом пел: «Мой любимый старый дед» …

При появлении фонографа окончилось мое детство. И, по мере того, как рос я, росла и техника. Но росла неизмеримо быстрее меня. Чего только ни появилось за последние десятки лет! Первый автомобиль. Первая «живая» картина в биоскопе. Первый летательный аппарат. Радиотелеграф. Радиофония. Телевизия. Радар. Разложение атома. Суперсонорные полеты. Летающие блюдца…

За это время я столько изумлялся, столько восхищался, столько удивлялся, что устал наконец. С тревогой оглядываюсь сейчас, присматриваюсь, прислушиваюсь. Кругом – рев радио, скрежет машин, искусственный гул, искусственный шум, искусственный свет, загробное сияние мертвенных неоновых вывесок…

Уж слишком много чудес. Не страшно ли?

Величайшие изобретатели – техники готовят людям исключительную радость бытия на земле. Машина в наше время ближайший друг человека. Она – наш мертвый, но в соединении с человеческим мозгом одухотворенный помощник. Благодаря ей, этой благодетельнице, мы окружены несчетным количеством заманчивых ценностей. Она освобождает от тяжкого физического труда, создает условия удобства, комфорта. Она делает наше существование приятным и радостным, уводит далеко от животного прозябания, защищает от разгула стихий, создает крепости, тщетно осаждаемые холодом, зноем, ветром, дождем. И как величаво идет техника от победы к победе благодаря верной помощи этого друга. Человек постепенно становится существом вне пространства и времени. Радиофония уничтожает пространство для слуха и голоса. Телевизия уничтожает пространство для зрения. Запись звука и света уничтожает протяжение во времени. Побеждая пространство, время, стихии, машинная техника воистину самое реальное, самое неопровержимое свидетельство мощи и благотворности материальной культуры.