Стоян Даскалов - Цветины луга

Услышав за спиной тяжелое дыхание жены, Сыботин молча склонился над мотыгой. Второй ряд прошли до конца в гробовом молчании.

Игна не выдержала и, улучив момент, напустилась на мужа:

— Думаешь, не слыхала, о чем вы говорили?

— А что? У нее правильное, культурное отношение к работе.

— Это в чем же культура-то? В том, чтобы менять воздух и мужиков?

— Вот видишь, как ты все превратно понимаешь! — попытался возразить Сыботин.

— Еще бы! У меня же горизонта нет! Я ведь глупая, отсталая, не работаю в перчатках, как эта красотка! Не хочу с ней рядом работать! Пойдем, начнем с того края! Смотреть на нее не могу! Она мне, как бельмо на глазу!

— Я отсюда никуда не пойду! Не хочу быть посмешищем в глазах всего завода, всего рабочего класса. А ты, раз ты такая малахольная, раз ты, как паршивая овца, от людей шарахаешься, — ты себе иди!

— А-а-а! Я уже для тебя и паршивая овца!

Игна вскинула мотыгу на плечо и помчалась, думая, что Сыботин кинется за ней, но он и не подумал.

— Куда это пошла ваша жена?

— А-а-а… она… это… — замялся Сыботин, — пошла посмотреть, как там дочь работает. Она скоро вернется!

Так оно и случилось. Игна не вытерпела и пришла. Она так и сверлила работницу глазами, готовая в любой момент сцепиться с ней. И только то, что Сыботин и работница промолчали, заставило ее опомниться.

На холме гудели машины. Они карабкались почти на самый верх, чего раньше никто не мог и допустить. Весело щебетали дети. Дети — что птицы. Им лишь бы свобода — так везде и хорошо. Молодежь тоже не унывала. Кто-то затянул песню. Весело заливались заводские аккордеоны. Соседка Игны и Сыботина время от времени вполголоса подтягивала певцам.

— А вы почему не поете? — вдруг спросила она Игну.

Сыботин от неожиданности вздрогнул. Ему показалось, что Игна сейчас ахнет ее по голове мотыгой.

— Спойте какую-нибудь вашу, деревенскую! — попросила она Игну.

— Только и осталось, что песни распевать! — отрезала Игна и еще яростнее заработала мотыгой.

— В народе говорят: кто поет, тот зла не таит.

— В том-то и дело, что есть люди, которые и песни поют, и зла нам желают.

— А вы им попойте: и вам легче станет, и у них из сердец зло испарится.

— Как же, держи карман!

— Нет, не умеем мы веселиться! — сказала работница, помолчав. — Я вот была на экскурсии в Советском Союзе и видела, как песня помогает людям, делает жизнь радостной и счастливой. Сколько песен мы там выучили! Это мне больше всего понравилось в советских людях. Они духом сильные. С ними чувствуешь себя, как на крыльях. С песней воевали, с песней умирали, с песней строят, может, поэтому у них все и спорится.

Когда начали новый ряд, Игна спросила мужа:

— Она, случайно, не переодетая русская? Из тех специалисток, которые, точно перелетные птицы, порхают со стройки на стройку.

— Ты что! Она чистокровная болгарка! Разве не слышишь, как она говорит — чисто по-болгарски?

— Замужем?

— Откуда мне знать?

— Может, она из тех, что выдают себя за девок, а сами путаются с мужчинами напропалую? Это по-ихнему свободой называется!

Работница вдруг запела. Запела тихо, про себя. Песня понравилась Сыботину, и он весь превратился в слух. Игна тоже притихла — слушала. Вначале с недоверием, настороженно, но скоро убедилась, что песня эта выплеснулась из глубин сердца.

Женщина пела не напоказ: «Вот, мол, посмотрите, как хорошо я пою!», а от души. Но ее песня напрасно билась, плескала крыльями, словно птица в клетке. Она не находила дороги к сердцам людей. Игне в тот день было не до песен. Ее совсем сбили с толку противоречивые чувства и мысли. Она никак не могла взять себя в руки и успокоиться. Но когда работница запела другую — старую народную песню, Игна почувствовала, как по спине у нее забегали мурашки…

Словно краем голубиного крыла коснулась песня ее раненого сердца. И под звуки этого голоса, который лился плавно, медлительно, по ее телу, по каждой жилочке разливалось необъяснимое блаженство, а сердце раскрывалось навстречу радости. Песня ворвалась в душу, властно обняла ее своими крыльями.

Эта женщина приворожила Игну. Она пела ее песню, песню о земле, которая не хочет оставаться бесплодной, о земле, жаждущей материнства. И как ни сопротивлялась Игна, сердце ее тянулось туда, куда вела песня.

Сыботин удивился, когда вместо сердитого сопения из уст жены полились звуки песни. Он не верил своим ушам, но Игна пела. Может, ей хотелось в песне излить свою муку. Казалось, ничто не могло заставить ее запеть на этом поле — после всего, что было пережито. А эта работница сумела найти дорогу к ее сердцу, растопить враждебность. Обе женщины садили виноград и пели. Сыботин, работавший между ними, почувствовал себя лишним, потихоньку отстал и перекинулся на другой ряд. Женщины теперь работали плечом к плечу и пели одну и ту же песню — о девушке, садившей виноград.

Когда сели обедать, Игна отломила огромный кусок подового хлеба, который она испекла утром, и подала работнице. Та сняла перчатки, и Игна увидела ее руки. Они были вовсе не такими, как она воображала. Ей почему-то казалось, что они должны быть с накрашенными ногтями, белые, холеные, не видевшие солнца. А на самом деле пальцы, хотя и тонкие, длинные, были обветренные, загрубелые. Она взяла хлеб не двумя пальчиками, а всей пятерней, по-рабочему. Не стала отрезать ножом тоненькие ломтики, а по-деревенски отломила кусок и послала в рот.

— Когда я езжу в деревню, бабушка всегда мне печет подовый хлеб.

Игна совсем оттаяла.

— Значит, песня, которую ты пела, не с неба упала, а вылилась из сердца. Есть в тебе много нашего, деревенского, потому ты так быстро…

Рабочие и крестьяне уселись вперемежку на траве двумя длинными — ни конца, ни края — рядами. Из заводской столовой привезли целую машину всякой снеди. Орешчане тоже не ударили в грязь лицом. На одной из машин стояла бочка вина, из которой бай Дафин и другие бывалые виночерпии непрерывно цедили вино в графины, бутыли, кружки, обнося им по очереди всех обедающих.

На центральном месте сидели руководители кооператива и завода.

В самый разгар пиршества вдруг раздался голос учительницы Мары:

— Становитесь, дети! Внимание! Приготовились! — и учительница пропела начало песни. Дети дружно подхватили, и пошло: одна песня сменяла другую.

— Слышали? — сказала Игна. — Учительница наша запела! — И объяснила работнице: — Та самая, что троих дядей убило током в день свадьбы. Наконец-то мы услыхали ее голос!

Лицо Игны пылало, но не от палящего солнца, а от того, что еще одна страдалица стряхнула с себя в этот день печаль-тоску.