Стоян Даскалов - Цветины луга

Потом говорили председатель, Туча. В душу Игны — неизвестно почему — запали слова инженера:

— Этот день, товарищи, мы запомним надолго, как день большого перелома и для нас, и для вас. Наконец-то мы подали друг другу руки, как братья. Не за ваш счет мы будем расти, и вы должны искать выход не во вражде с нами. Много мы тут дров наломали, а теперь пришло время во всем разобраться, исправить все ошибки.

Послышались одобрительные возгласы. Кто-то захлопал. Игна приподнялась, чтобы лучше видеть инженера. Ей было видно только его прямую, статную фигуру. Он стоял несокрушимо, прочно, как железный столб, время от времени подкрепляя свои слова энергичным взмахом руки, а над его головой, словно облако дыма, вился черный чуб. Лицо его горело, светилось, как расплавленное железо.

— После всего, что было, теперь, наконец, мы можем сказать, что стоим на твердых ногах. Завод расправил плечи и может подать руку селу Орешец, он поможет ему поскорее преобразиться в новый, рабочий поселок, а затем и в город.

Отдельные хлопки, которые несмело раздавались там и тут, перешли в дружные аплодисменты, заглушившие звон бокалов.

— Когда-то Перник был селом, а теперь стал городом шахтеров. Селом был и Мадан, а сейчас это город металлургов. Рудозема вовсе не было на карте, а ныне все знают, что это современный поселок городского типа с кинотеатрами, люминесцентным освещением…

Опять его речь прервали аплодисменты. Крестьяне хлопали горячо, от души. Игна стояла на коленях и через голову работницы смотрела на инженера. Ей казалось, что он не говорит, а поет какую-то новую, берущую за сердце песню.

— Я не из тех, кто любит обещать золотые горы. Да и говорить много тут нечего. Мы, рабочие, привыкли убеждать делами. Есть определенная линия, путь, который наметила партия. Наш с вами поезд стоит на этом пути и непременно прибудет по назначению.

— Важно, чтобы расписание было правильное! — выкрикнул бай Дафин и от волнения расплескал вино на железнодорожную форму.

— Раз будут ходить поезда, будет и расписание, и по этому расписанию — я уверен — прибудет счастье в Орешец! Думаю, что не только те орешчане, которые работают на заводе, но и все остальные хотят, чтобы село Орешец стало нашим, заводским селом, которое мы будем пестовать, как мать любимое дитя.

Яничка, сидящая рядом с матерью, кинулась ей на шею. Радость дочери передалась и Игне. Она вскочила на ноги и первая начала аплодировать… Все смотрели на нее — высокую, статную, а она хлопала, не замечая, что на руках у нее перчатки работницы, которые она надела машинально, сама не знает когда.

Завод рос. Несколько корпусов уже были готовы, высились, точно огромные океанские корабли, вытащенные с моря на сушу.

Рабочие помогли орешчанам привести в порядок и сад у берега реки. Женщины окапывали деревья, а мужчины делали изгородь. Материалы отпустил завод. На месте выкорчеванных деревьев посадили новые. Игна, которая так яростно воевала за этот сад, выходила на работу каждый день с большим рвением. Здесь, на этом куске земли, спасенном от опустошения, она чувствовала себя счастливой. Теперь уже она смотрела на завод другими глазами. Понимала — завод принадлежит и им, крестьянам. Он берет у них то, что нужно ему, а взамен дает то, без чего не может обойтись село. Завод присылал им машины, которые опрыскивали деревья и виноградники, пахали, сеяли траву. Она знала силу машин, но не верила, что сила эта скоро прибудет в Орешец. Завод берет больше, чем дает, и это ее мучило. Инженер вот говорил, что Орешец станет заводским селом, но от слов этих ничего не изменилось: завод себе остался заводом, а село — селом. Каждый сам по себе. Каждому своя дорога. А когда построят? Обнесут высоченным забором, сделают проходную. У ворот поставят охрану и никого без пропуска не будут пускать. А орешчане станут ходить вокруг да облизываться, только кому они нужны. Мужей, словно гайки, привинтят к станкам. Попробуй тогда их отвинтить!

В обеденный перерыв Игна не легла отдыхать, как другие, а подалась на завод. Она теперь знала, где работает Сыботин, и зашагала прямо к вздымающейся в небо громаде его цеха. Подойдя поближе, враз остановилась, как вкопанная, увидев в кабине вытянувшего длинную шею башенного крана ту самую женщину, которая работала с ней на посадке винограда и так хорошо пела.

«И как я могла напялить ее перчатки!» — подумала Игна и с уважением засмотрелась на ее трудную работу.

Через небольшое окошко железной будки крана виднелось лицо работницы. Оно казалось железным. Ее глаза, напоминающие железные шарики, двигались только тогда, когда поворачивался кран. Казалось, она вся закована в броню. Железо сковывало ее, делало неповоротливой, старило. Игне стало жаль эту женщину. Там, на поле, с ними, она была такой же, как и все, пела, смеялась, а сейчас вот превратилась в механизм. Игне стало страшно. Нет, ее это железное страшилище никогда не сможет приворожить и превратить в свою железную рабыню. Она боялась за дочь, за Яничку. Яничка спала и видела завод. Ее тянуло сюда, как магнитом. Игна не могла себе представить, что ее дочь — эта непоседливая резвушка, станет винтиком или гайкой в огромном механизме завода. Даже волосы работницы напоминали ржавое кровельное железо.

Игна шла дальше, внимательно присматриваясь к тому, как работают мужчины и женщины. Люди даже голос потеряли. Вместо них ревели, скрежетали, раздражающе визжали машины, рядом с которыми рабочие выглядели маленькими и беспомощными. На стане одного из корпусов, на лесах, она увидела своего Сыботина. Дома, когда муж, слегка пригибаясь, вырастал в дверях, он казался ей чуть ли не великаном, а здесь, на этом железном насесте, был похож на ворону, сидящую на высоком дереве. Там, в деревне, на земле, он был точно вековой дуб, а здесь стал какой-то железкой, затерявшейся среди множества себе подобных. Она не могла увидеть всего, что строится, и всех, кто строит. Ей казалось, что она ни за что не сможет разобраться в этом столпотворении людей, машин и материалов. Человек здесь — ничто. И все-таки именно он, человек, командует машинами. Жалкая букашка, в сто раз меньше какого-нибудь громилы-крана, а заставляет его двигаться, работать. Чудно! У рабочих, казалось, есть свой, особый язык, которого она не понимала. Для нее здесь все было особенным, странным и неприемлемым. Раньше она видела его со стороны, издалека. Он ей казался огромным хищником, готовящимся напасть на свою жертву.

Теперь она была внутри, в самом сердце строящегося великана, и видела воочию, как он уже сейчас поглощал сотни людей, превращая их в механизмы. А дальше что? Ему уже мало будет одного села Орешец, его ненасытное чрево проглотит все вокруг. А люди? В них не останется ничего крестьянского, это будут совсем другие люди. Взять тех, кто уже сейчас работает на стройке. Сердца их загрубели, очерствели, как и лица. Она боялась за Сыботина. Боялась, что ей придется жить с машиной, автоматом…