Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Когда мы уйдем, унесем с собой память о великих и талантливых композиторах. И о том времени, когда слова «рэп» не существовало, а русский шансон (эк разбирает их) носил простое и всем понятное название «блатняк». И исполнялся исключительно в ресторанах, да и то не всяких. Подойди на улице к любому и спроси, кто такой Бетховен. Уверена, что в большинстве своем получишь ответ «собака»…

Спроси, кто такой Бабаджанян… Это я об эстраде. Не о поганом шоу-бизнесе. Об эстраде. С Магомаевым, Сенчиной, квартетами «Аккорд» и «Орэра».

Когда мы уйдем, унесем с собой память об истинном искусстве, настоящих театрах и гениальных актерах.

Нельзя же всерьез считать актерами тех, кто мелькает на экранах? За очень малым исключением — нельзя.

Нельзя же всерьез считать нынешний Большой храмом истинного искусства? В том, настоящем Большом Сорокина гнали бы взашей грязными метлами, а если бы кому в голову пришло превратить «Руслана и Людмилу» в бордель с проститутками, а главными героями «Онегина» сделать кур и гусей, этот кто-то летел бы со всех лестниц…

Когда мы уйдем, унесем с собой память о том прекрасном времени, когда никто не знал слов «боррелиоз», «энцефалит», я, например, была твердо уверена, что клещи водятся исключительно на Дальнем Востоке и в Сибири. И так же твердо знала, что в Абхазии извели малярию, бич тех мест, осушив болота. Что в Узбекистане извели ришту и лейшманиоз. И уж конечно, ни о какой чуме и оспе речи быть не могло. Вспышка холеры была дважды. В Одессе и Москве. Задушили и ликвидировали в рекордные сроки.

Все это было, было, было.

Вот борделей не было. Проститутки были. А борделей не было. Мамок и сутенеров не было. Рэкетиры? А что это такое? Заказные убийства? Понятия не имею. Чтобы дочь президента воровала, нет, не воровала, а хапала, словно последний день жила? — Гм…

Чтобы дети членов правительства устраивали гонки на импортных автомобилях? Не слыхано.

Не было этого и быть не могло.

Все, что было, унесем с собой мы, последние недовымершие мамонты.

А молодые блогеры пусть льют грязь на СССР. Лить грязь легче всего. Думать не надо, изучать историю не надо, ври, Емеля, твоя неделя.

Интересно: никто не задумается, с чем остаются они?

Ой, боюсь, не задумаются…

Человек я общительный. Друзей у меня много. Причем искренних и порядочных, даром что виртуальные. У меня и не виртуальных много. И все-таки есть друзья, с которыми меня связывают особые ниточки. Не простые. Необычные. Неразрывные. И сплетены во что-то вроде невидимых паутинок, с вполне определенным центром.

Таких паутинок несколько. Время от времени какая-то из нитей рвется. Но остальные тихо позванивают, словно напоминая: мы еще есть. Мы еще живы.

Самая старая и ветхая паутинка появилась 75 лет назад в нашем дворе. В ее ниточки вплетены заросли касторки и ночной красавицы, чудеса полутемного заднего двора, стук мяча о розовую стену соседского дома, серебро тополей под ветром, бусики из кёльрейтерии, куликашки, осиные гнезда, зеленые богомолы, арбузы под струей воды из крана, выбеленные зубным порошком тапочки, зимние сосульки на живой изгороди, разноцветные ипомеи, крашеные деревянные ступеньки, скамейка под деревом и много-много всего.

Эти ниточки-веревочки-паутинки соединяют меня с живыми и ушедшими обитателями нашего двора. Истончились. Но держатся. Лора Осадчук, Ванда Княжевская, Тома Корсунская. Эти меня помнят с пеленок и чуть постарше, с кудряшками и светлыми волосами. Ира Могилевская и Сережа Макаров — помладше, потому их ниточки крепче. Но многие, очень многие бессильно повисли, оборванные и готовые вот-вот оторваться совсем и полететь по ветру…

Еще одна паутина-звездочка, в центре которой школа. В ниточки вплетены замечательный пришкольный участок, утренники, линейки, бесчисленные горшки с цветами на подоконниках, запах мерзкой мастики, монументальная осанка Валентины Петровны, директора школы, нелепая постройка посреди двора — библиотека, красные революционные шаровары, в которых я ходила в школу, чернильницы-непроливайки, школьные вечера, тетрадки и нелюбовь к физике. Ниточки тянутся между моими одноклассницами Людой и Лидой, а из пятидесятой школы только одна, любимая — от Милы Поляковой… Как мало я знаю об остальных. Иных уж нет, а те — далече. Ниточки Лени Миронова уже нет. Зато остались ниточки между мной и дружной компанией тех девчонок, что были на год старше: Таней Вавиловой, Наташей Данильянц, Зулей Иноятовой, Викой Остапчук. Ниточки пока еще крепкие. Все живы. Слава Богу, все живы… Они меня помнят первоклассницей, да нет, с тех пор, когда мне было лет шесть. Знаменитая Викина челка… нежное личико Наташи, доброта Тани, грубоватый юмор Зули… все есть, все осталось, все мы вместе. А Игорёшка Кельман, хоть и стал мне кем-то вроде братика, тогда был мелкотой, на которую я внимания не обращала. Но и его ниточка есть, не разорвать…

Еще одна паутина — музыкальная школа и музыкальное училище имени Хамзы. В ниточки вплетены ноты, аккорды, оркестр, сольфеджио, скрипка и пианино. Оборвались ниточки Мины Борисовны, Моисея Бронфмана, Дмитрия Исааковича Штерна, моих любимых учителей, Лены Броновой. Почти не видны ниточки Лени Туровского — мы с ним не общаемся, Бори и Алика Шамшидовых, едва видна ниточка Фриды Хойкер (Молтянер)…

Следующая часть моей жизни — ромгерм. Навсегда оставшийся со мной, хоть и уничтоженный, как многое-многое другое. Как сам Ташкент.

В ниточки вплетены чинары, каштаны и иудины деревья Сквера, два одинаковых здания из николаевского кирпича, грубые скамьи и столы. Кафе «Дружба» и вечер физиков-ромгерманцев, почти родные лица любимых педагогов: Елены Львовны, Эни Моисеевны, Ольги Борисовны, Гиви, конечно, и строгого декана… прибавившего не только свою, но и еще одну ниточку.

Я ни разу в жизни не видела его дочерей Татьяну и Инну. Татьяну и не увижу. А с Инной мы подруги, правда на ФБ. И оказалось, что мы могли дружить, и что жили почти рядом, и что вместе тоскуем по тому Ташкенту.

Как интересно в жизни бывает: я не любила и боялась Евгения Федоровича. Действительно боялась. Потому что чувствовала: он ко мне плохо относится. Нет, он ничем этого не показывал и даже поставил мне тройку за экзамен по латыни, хотя я точно в тот день ничего не знала, и он мог спокойно турнуть меня. Но поставил тройку. Правда, у меня были обстоятельства, которых я не могла ему объяснить. Но он проявил истинное великодушие, за что я ему благодарна. Но так и не поняла: почему он так ко мне относился? Может, потому, что я не была комсомолкой. При приеме это просмотрели, а потом ему за меня влетело? Короче — не знаю. Но чем-то я его раздражала.