Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Чем были невыгодны электроплиты? Прежде всего, до начала пятидесятых на электричество был установлен лимит. Превысишь лимит — придет монтер, выключит свет. Поэтому все ставили «жучки на фазы»; что это такое, не знаю до сих пор, но, грубо говоря, все воровали электричество. О приближавшемся монтере предупреждали дети. Бегали по квартирам. Короче, ОПГ того времени.

И потом электричество все равно стоило дороже «карасина».

Поэтому многие предпочитали керосинки-керогазы-примусы.

Да, совсем забыла про мангалы. Тогдашние мангалы — обыкновенные цинковые или алюминиевые ведра, обмазанные внутри глиной и с таким «окошечком» внизу, куда клали хворост. У нас такое было, но в них лучше готовить на открытом воздухе.

И, конечно, в силу того, что электричество в Ташкенте отключали часто, поголовно во всех домах были керосиновые лампы. Не керосинки, а именно лампы. В нижний резервуар наливался керосин, и вставлялся фитиль, который можно было выкручивать и закручивать. В нижнюю же часть вставлялся стеклянный абажур. Снизу в виде шара, сверху в виде трубки. Вот эти абажуры имели неприятное свойство лопаться. Но без осколков. Просто трещины. Дефицита не было, покупали новый в магазинах.

Светили довольно ярко. Я даже уроки при лампе делала и уж точно читала.

Дефицита керосина тоже не было.

Керосин иногда можно было купить на базарах, где были такие ларечки с вывеской «Лампа мой». Что в переводе и есть «керосин».

Но чаще, гораздо чаще на улицу приезжала сначала бочка на телеге, запряженной лошадью, а потом — автоцистерна.

Раздавался крик: «Керосин продаю», и на мостовой тут же выстраивалась очередь. С бидонами, хранимыми именно для такого случая.

Керосина хватало всем до следующего раза.

Литр керосина стоил копейки. Брали по четыре-пять литров. В очереди по большей части стояли дети.

Иногда я задумываюсь: жили же мы. Без кранов в доме. Без горячей воды. Без газа. Без телевизоров (поначалу). Без холодильников (поначалу).

И прекрасно жили. Тяжело, но прекрасно.

Газ появился, когда мне было шестнадцать. Тогда жизнь вообще расцвела, как роза «глори дей».

К контрамарке подвели газ. Печку сломали. Полкомнаты занимала. На балконе поставили сразу газовую плиту на четыре конфорки, ванну с колонкой и унитаз. Больше места не было.

Так было у всех жильцов нашего дома.

Главное — больше в моей жизни не стало бань, керосинок, туалетов во дворе, ведер с углем и скорпионами.

И керосиновые лампы постепенно вышли из обихода. Хотя я иногда подумываю, что неплохо бы их держать про запас. Правда, свечи держу. А моя запасливая подруга Таня лампу сохранила. И, по-моему, керосинку тоже. А вдруг?!

Все идет из детства, все идет из детства…

В детстве я не знала слова «самооценка». Это сейчас оно в моду вошло, а тогда… ну разве может маленькая девочка разбираться в том, что такое самооценка?

Я не буду здесь рассказывать подробности. Я уже рассказывала. Достаточно сказать, что моя самооценка в те годы была даже не ниже плинтуса. Ниже фундамента дома, в котором этот плинтус находится.

Возможно, все происходило потому, что я жила очень одиноко. Папы никогда не бывает. Он все по рудникам, а потом и вовсе в Москву уехал. Мамы один день нет до поздней ночи, в другой — ей не до меня. Дел полно, и выспаться тоже надо.

Когда в школе или во дворе показывали новые игрушки, я только завистливо вздыхала. Как я хотела получить металлический зеленый бутон со стерженьком! Нажмешь на стерженек — бутон вертится, раскрывается, а внутри Дюймовочка!

Не поверите. В голову не пришло просить у мамы. Все равно не купят. Не потому, что жалеют денег. Не потому, что это такая уж роскошь. Всем некогда.

Мне было лет шесть-семь, когда сестра закончила институт. Стала работать, появились свои деньги.

Вот она иногда приносила мне игры. А однажды, на девять лет, подарила почему-то вазу из синего резного стекла. Мама тогда сказала, что подарок совершенно неуместен.

Но ваза пережила все переезды и катаклизмы и сейчас до сих пор стоит у меня. Антиквариат…

Да, вот так я и жила. А вспомнила я обо всем этом, как ни странно, когда еще в прошлом году в моду вошли платья в полоску.

Себе покупать не стала, потому что их слишком много, и еще потому, что люблю не полоску, а клетку.

И вспомнила потому, что в жизни нашей был еще один период, когда в моде были полосатые платья.

А было это… нет, я уже почти взрослая была… году в пятьдесят восьмом — пятьдесят девятом.

В отличие от нынешних мод, те моды среди населения осваивались без особых затрат, хотя были весьма затейливыми и очень-очень женственными. Сама я, пережив много всплесков моды, остаюсь верна в своих симпатиях одежде пятидесятых.

Поверьте, молодежная мода была удивительно недорогой. Ткани стоили дешево, а панбархат носили женщины постарше. Ситец же стоил копеек шестьдесят, сатин — чуть дороже, маркизет — еще чуть дороже. А портнихи тоже не сдирали с тебя последние штаны.

Помню, как все поразились, когда мама сказала, что, оказывается, за границей именно готовые вещи стоят дешево по сравнению со сшитыми портнихой. Как-то в голове не укладывалось!

Итак, в моду вошли полосатые платья.

И, конечно, вся молодежь посходила с ума.

Прихожу я как-то к сестрам Слуцким (Лиза и Люба Слуцкие, мои одноклассницы, близняшки), а на одной — ситец в синюю полоску, на другой — в красную.

Как же мне обидно стало! У всех есть…

И опять я промолчала и не попросила. Это у других может что-то быть, а я как бы недостойна.

Это вот «у других — да, а куда мне, недостойна» сохранялось в душе десятилетиями.

Но произошло чудо. Пришла сестра и притащила мне отрез ситца в полоску! Только не широкую, как у всех, а тоненькую, голубую.

Сейчас я понимаю, что у сестры был вкус и грубые широкие полосы никого не украшают, но тогда… так обидно…

Мне сшили платье, вроде бы модное, но не как у всех…

Очень красивое, с матросским воротником, вставкой, в талию, с юбкой в сборку… ну очень!

А я втайне страдала, никому не показывая, как обидно, что я опять хожу в белых воронах…

Наверное, это очень важно каждому подростку: быть как все.

Понимание того, как важно и выгодно НЕ быть как все, приходит куда позднее.

Теперь я одеваюсь не как все.

Только поздно.

Все равно никто не смотрит.

Странное дело: стоит мне последнее время сказать, что мои ташкентское детство и юность были счастливыми, несмотря на вечный недостаток денег, мне со всех сторон начинают возражать.

Нет, не ташкентцы. Мои немногие оставшиеся сверстники и те, кто младше, вполне со мной согласны. А молодые, и не только они, считают необходимым подчеркнуть, что «вот где-то» люди жили плохо, не имели самого необходимого; мало того, считают, что я либо вру, либо принадлежала к привилегированному классу и пользовалась какими-то невероятными льготами, на что прямо или косвенно намекают.