Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Буквально вчера я прочитала рассказ из тех, что на первый взгляд смешны, а на второй… плакать хочется. О том, что в наше время открыли порталы в прошлое и отсюда повалили граждане за настоящими продуктами. Жители СССР сначала на них орут, потом жалеют. Заканчивается рассказ словами: «Джинсы у них есть, а вот жизни — нет»…

Какой-то комментатор написал, что это все вранье и никаких продуктов не было. Я объяснила, что, скажем, в конце сороковых все магазины Ташкента были уставлены банками с крабами, а на улице висели плакаты, призывающие их покупать. Ответ меня потряс. Молодой человек писал, что странно, как это четырех-пятилетняя девочка может помнить сталинские крабы, мало ли кто жил в сталинских домах, когда вся Европа и СССР дохли от голода.

Типичное торжествующее невежество вкупе с, прямо скажем, недостатком извилин.

На своем веку я встречала выражения «сталинские репрессии», «сталинские соколы», «сталинские достижения», но чтобы «сталинские крабы»? Этот зверь откуда взялся?

Дурачку невдомек, что крабы считались в Ташкенте хуже любой кильки. Ну не привыкли узбеки к крабам, какие крабы? Крабы ставились на стол только в домах людей прижимистых. Из всей нашей семьи одна я горячо их любила. Из продуктов только и были крабы, сгущенка, тушенка, хлопковое масло, серые макароны и брикеты каш и супов. Но разве это голод? В Ташкенте были рынки. Я еще помню, как сидела и ела помидоры без хлеба. Наесться можно. И потом, в те времена я, скажем, больше всего любила икру баклажанную. Блюдо, которое я научилась готовить лет в двенадцать, потому что любила икру жареную, а мама — сырую: печеные баклажаны и перец, сырой лук и помидоры… Но «сталинские крабы» — это высший пилотаж!

Да, и в Ташкенте не было сталинских домов. Совсем. Были дома, построенные в сталинскую эпоху. Но сталинского ампира не было. Я имею в виду жилые дома. И в домах, построенных при Сталине, жили люди как люди. Обычные. Родители мужа жили в доме, построенном пленными немцами. Дом работников завода «Фотон». Где на одной площадке жили простые рабочие и директор завода.

Стоило мне выложить пост о том, как мне повезло слышать прекрасных исполнителей, тут же коммент о том, что в других местах люди жили в бараках и просто не могли слышать исполнителей вживую. Скажем, в горняцких поселках Кузбасса. Я глубоко уважаю комментатора, она человек неординарный и, на мой взгляд, прекрасный, но бараки были везде. И если посчитать, сколько певцов, композиторов и актеров вышли из сельской местности и барачных условий, пальцев на руках и ногах не хватит. Все зависит от желания. Моя подруга Вера Провидохина, дочь войны (мать забеременела на фронте), росла именно в бараке — женском общежитии фирмы «Юлдуз». Я видела этот барак. Тогда я, девятилетняя, поверить не могла, что такое бывает.

Длиннющий барак. Два ряда кроватей по стенам, на которых висят вышивки, открытки, плакаты. Очень чисто. Но жить так?!

Еще через год маме и дочке дали… клетушку на территории общежития. Крохотная застекленная верандочка, где Вера делала уроки и они обедали, и шестиметровая каморка, где помещались кровать и тумбочка. Одежда висела на стене. Удобства и вода — во дворе.

При этом Вера прекрасно училась, лучше меня, много читала, и мы с ней бегали на балет — тогда никого не удивляли девочки, покупавшие билеты и смотревшие спектакли. То есть никакие бараки при этом не мешали.

После землетрясения общежитие расселили. Вере с мамой дали квартиру. Она закончила институт, вышла замуж, уехала в Челябинск.

Моя подруга Таня Вавилова много лет жила в узбекской махалле, в домишке-мазанке. Ни хуже, ни глупее она от этого не стала. Закончила мединститут, стала уважаемым врачом, пишет поразительные статьи об истории своего рода.

Моя вторая подруга, Вика Остапчук, первые годы жизни и вообще жила в здании института, где работали родители, и с удовольствием вспоминает о том, как, пардон, младенцем напрудила на стол декана… Она не стала от этого ни хуже, ни глупее; закончила электромеханический факультет, теперь кандидат наук и научный секретарь другого института.

Я уже рассказывала о докторе наук Геннадии Алексеевиче Чиркине родом из рабочего поселка, где половина сидела, а половина готовилась.

Прекрасно образованный человек.

При чем тут бараки?

Кстати, в маленьких городках и деревнях радио точно было. И пластинки точно были. И кто хотел, тот слушал. Кто хотел — приезжал в большие города. Кто хотел вырваться из барака — вырывался. Вопрос в том, хочет ли человек пропивать свою жизнь или сделать ее лучше. А есть театр в городе или нет — дело десятое. И мои родители, скажем, в силу профессии отца до войны жили на именно на рудниках и в горняцких поселках, только донбасских. При этом мама, не получившая высшего образования, была очень начитанна, и всю жизнь боготворила Шаляпина и тогда очень известную певицу Надежду Обухову, и больше всего на свете жалела библиотеку, которую пришлось бросить из-за эвакуации.

И почему-то мне кажется, что жители маленьких городков и поселков в Европе и США тоже лишены возможности ходить на концерты и мюзиклы, в силу не только удаленности от центров культуры, но и просто из-за отсутствия денег: там это всегда было очень дорого.

Когда при мне ноют, что на черную икру, которая была тогда в изобилии, не хватало денег, — врут. Икра стоила не так дорого, чтобы не позволить себе купить 100 граммов. Нет денег — подработай. Мы поженились в 19 лет, жили на 60 рублей в месяц, муж получал повышенную стипендию, я вообще никакой. Не потому, что плохо училась, — потому, что меня сильно «любил» декан факультета, отказывавшийся давать стипендию. За пять лет обучения у меня была одна тройка (по его предмету, латыни). И ни одной пересдачи.

Муж пользовался всяческой возможностью подработать. Хватался за проекты, курсовые, диссертации. В смысле чертежей. Учился он на мехфаке. Я, отучившись, давала уроки английского и игры на скрипке. Ничего, выжили. И даже очень.

Да, и насчет моих привилегий.

Все мои ташкентские друзья и знакомые знают, где я жила. Угол Малясова — Кренкеля, двухэтажный дом. Бывшая горная инспекция. Отличались квартиры неимением прихожих и помещений для ванны и туалета. Удобства на пять очков — во дворе. Там же кран. Там же мусорный ящик. Там же летний душ. Мыться зимой — в баню, и для меня не было большего счастья узнать, что при бане открылся душ. Банный ад я ненавидела.

Дочь корректора и горного инженера, а потом и пенсионеров.

Газ и воду провели, когда мне было шестнадцать. Те, у кого были балконы, устраивали на них ванную и туалет… Еще в институте я ходила в юбке, перешитой из отцовских брюк. И блузке из американских подарков, перешитой из широченной трикотажной юбки-клеш.