Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Да и на лето задавали длинные списки литературы, которую надо было прочитать на каникулах, хотя уверена, что никто особенно не заморачивался: были занятия поинтереснее, да и в лагере особенно не почитаешь. А я даже не записывала, потому что все уже было прочтено.

Как несправедливо, что чтение книг тоже вышло из моды и непопулярно среди молодежи и даже среди учеников младших классов. Я знаю детей, умеющих, но не желающих читать. Не интересно. Вот гаджеты — все в них. Все зло. И ничего не сделать, и никому не доказать. Думаю, ситуация будет только усугубляться.

И очень жаль, что мои награды не сохранились.

Как-то пошла я на рынок. Ну и заглянула к местному букинисту, да-да, у нас на рынке свой букинист. А меня, как любого алкоголика, тянет к водке, в данном случае — к книгам. Алкоголиков хоть кодируют, а интересно, есть кодировка от книжного алкоголизма?

Так вот, набрела я на маленькую книжечку, которую и купила из ностальгии. Е. Шереметьева «На далекой реке». Про производственно-личную любовь педиатра и геолога. Трогательно — жуть. Далекий сибирский город, проспект Сталина, добрый секретарь обкома, прекрасная главврач, все — во имя долга и спасения детей… Ну просто чудо! Читала взахлеб! Но главное, главное! Дарственная надпись. Мне бы переснять, но простите техническую кретинку…

Итак, надпись:

«За отличную учебу и отличное поведение ученице 5 «в» класса сш №13 г. Ворошилова

Муковоз Тамаре.

30/XII 53 г.

Директор шк.»

Печать.

Все точно, вплоть до сокращений.

Вдруг вспомнила, что когда-то мне подарили «Сына полка» Катаева. И дарили каждый год, вплоть до пятого класса!

Вот такие были наивные нравы, когда книга считалась лучшим подарком. И дарили-таки. На дни рождения и праздники, с трогательными дарственными надписями. В школах дарили и даже в санатории однажды! И никто над этим не подсмеивался.

А если этой Тамаре в пятьдесят третьем было девять лет, то родилась она в сорок втором… Сейчас ей 78… И что с ней сталось? Город Ворошилов — это Уссурийск. Далеко… И как книжка попала в Москву? Приехала с обладательницей? Та, возможно, и живет в Зеленограде, раз оказалась у местного букиниста…

Если жива, с Новым ее годом!

Детство мое пришлось на послевоенные годы. Недавно в одной из соцсетей советских людей назвали нищими рабами и утверждали, что вот во Франции и Англии… Я так полагаю, что во Франции и Англии раздавали деньги прямо на улицах, где стояли вазы с черной икрой и омарами. Я немного знаю обстановку в Англии после войны, поскольку переводила книги из цикла «Дети войны». Не слишком роскошная, поверьте. Тем более, что Англию тоже бомбили. Но я отказываюсь считать себя нищей рабыней, и вокруг меня не было ни тех, ни других. Были, как наша семья — небогатые. Были побогаче — вокруг на улице стояли дома партийных работников. Были очень бедные. Но нищих было мало. В основном инвалиды войны. Как ни прискорбно. Бродяг я тоже не видела, или они скитались где-то в других районах.

Вообще, детство вовсе не было скудным и несчастным. Другое дело, что мое было одиноким в силу возраста.

Карточки отменили в 1947 году, так что продуктов по карточкам я не помню. И потом, это был Ташкент, где помидоры, зелень и абрикосы никто по карточкам не выдавал. Продавали на рынках. В этом отношении было полегче. В пятидесятых годах в магазинах был дефицит, но дефицит странный. Все магазины были уставлены банками с шикарными камчатскими крабами, сгущенкой, сгущенным кофе, какао и даже сливками, а также с тушенкой. По бросовым ценам.

Вот мяса не было. Мясо привозили редко и добывали в боях. Молочные продукты продавались на Алайском, куда приезжали немки из ближних сел. Зато в Рыбсбыте стояли ванночки с черной икрой по немыслимо дешевой (тогда казалось, что дорого) цене. И люди брали. Не килограммами, по 100 граммов, но брали. Крабы считались чем-то странным, и уж лучше селедка, свое, знакомое. Считалось также, что крабов на праздничный стол ставят только сквалыги. Баночка стоила 36 копеек. Красной икры не было вовсе.

Итак, детство. Чем кормили детей, я имею в виду маленьких?

Не знаю, откуда взялась такая уверенность, что маленьких детей следует кормить манной кашей, но эта самая каша служила источником страданий для тысяч несчастных малышей. Утро непременно начиналось с манки. Любили ее очень немногие. Но опять же тысячам несчастных малышей по утрам впихивалась ложка за ложкой. Причем понятие «малыш» было весьма растяжимым. Это сейчас считается, что детям нельзя есть много манной каши, но на моей памяти подобные открытия делались сотни раз, и потому я им не слишком верю, но факт остается фактом: девиз того времени — «манная каша — наше все».

Ох, как хорошо я помню, что няня Маруся, натолкнувшись на мой упорный отказ есть кашу, превратила завтрак в игру. Ко мне плыли лодки, летели самолеты, нужно было, подобно мельнице, перемолоть кашу зубами… конечно, я всему радовалась и ела кашу. Но только с игрой. Вряд ли в детских садах с кем-то так играли. Ну, обходились как-то. Кроме того, манную кашу могли позволить себе все. Она была очень дешевой. Но тут была еще одна неприятная особенность: не все умели варить кашу без комков. И нужно сказать, ни в одной каше, кроме манной, этих комков не появлялось, а противнее этих комков было только молоко с пенкой.

А всего-то навсего нужно было в кипящее молоко засыпать манку тонкой струйкой, непрерывно помешивая. И комков не было. А с остывающего молока снять пенку. Чаще всего не снимали… Молоко тоже не было роскошью, по крайней мере в Ташкенте. С утра по всему городу расходились мужчины и женщины с ведрами, и призыв: «Кисло-пресно маляко» несся во все окна.

Нет, не голодали мы, совсем не голодали.

Не знаю, как у других, но мама почему-то очень часто готовила то, что я не могла есть: суп с клецками и жареные мозги. Ну, назовите меня избалованной, капризной и т. д. Да, я любила всеми презираемые крабы по 36 копеек, а больше всего — баклажанную икру, кашу-машу (каша из маша) и картошку во всех видах; согласитесь, не ресторан «Астория». Почему-то еще я любила кекликов (горная куропатка), которых ела раза три в жизни, и фаршированную куриную шейку. Сейчас даже не знаю, буду ли я это есть. Остальные любимые блюда остались.

Иногда на маму нападало, и вместо манной каши варили рисовую. Я так живо помню, как лет в пять сижу перед глубокой тарелкой (!!!) рисовой каши, в которой плавает расплавленное масло, за окном почему-то вечер, я ковыряюсь ложкой в каше и понимаю, что ЭТО мне никогда не съесть. И что сегодня я уже выдержала пытку акрихином, который мне давали от малярии. Вообще, фармацевтика тех лет была садистской. Я сама видела (притащила сестра) коробку с пустыми капсулами, значит, в то время они уже были. Почему нельзя было напихать в них акрихин, позже левомицетин (был в порошках!), касторку и, главное — рыбий жир?!