Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Но фельдшер везти ее назад отказался. Наоборот: тут же прибежали медсестра и нянечка и повели ее в ванную. Велели помыться (тогда так полагалось, и я еще застала этот ныне отмененный обычай). Воды в ванне не было. Валя помялась-помялась… нет воды, и все. Кранов она тогда в глаза не видела.

Вошедшая нянечка спросила, почему она не моется. Валя объяснила. Та засмеялась, набрала воды, ополоснула девчонку. Потом посмотрела косы. По выражению Вали, у нее «недавно завелись гнидки». Нянечка взяла ножницы, и пропали Валины косы. Остригли наголо. Такая красота была!

Потащили ее в операционную.

Дальше она не помнит.

Проснулась в палате. Солнце светит. Вокруг собрался весь больничный персонал. Врач спросил, как она себя чувствует. Проверил шов. Кивнул и сказал, что можно расходиться.

Все ушли, а женщина на соседней кровати спросила, выспалась ли Валя.

— Выспалась.

— Вот и хорошо, теперь и мы поспим.

— А почему вы не спали?

— Потому что все врачи тут всю ночь просидели. Дожидались, когда ты в себя придешь.

Они дожидались. Какой-то райцентр, какая-то больничка, видимо у Вали уже начинался перитонит, раз ничего не болело. Жизнь ей спасли в этой самой больничке. Дежурили всю ночь. В далеком пятьдесят четвертом.

Это я об уровне медицины.

И это я об уровне сознательности.

И это я о заботе о больных.

Тогда. В далеком пятьдесят четвертом.

Шестьдесят пять лет.

Разница неизмерима.

Ее вообще трудно осознать.

Но было же. Было… куда только подевалось-то?!

Пришедшая мать больше сокрушалась об остриженных косах — видимо, в подробности ее не посвятили.

Через 10 дней Валю выписали.

А вот работать запретили.

Тоже под сетования матери.

Куда же все подевалось?

Есть у меня две удивительные подруги. Имея в запасе множество поразительных историй, поверьте, невероятно интересных, имея богатейшую родословную и встречаясь со многими необыкновенными людьми, они ленятся все это написать в назидание тесезеть потомкам. Выколотить из них хоть одну историю можно только величайшим трудом. Один рассказ я ждала, не поверите, полгода.

Надеюсь, вторая подруга себя узнала. И устыдилась.

А от Вики я на днях случайно услышала вот такой рассказ.

Нужно сказать, что с Викой мы много лет жили в соседних кварталах на Малясова. И имеет она огромное количество украинско-польских родственников, с самыми занимательными историями жизни.

Дед ее строил элеваторы в Башкирии. И вот посылают его в Среднюю Азию, тоже строить элеваторы. В те времена любили переводить людей с места на место. Это называлось «перебрасывать».

Вот уехал он, а бабушка, Домна Филипповна, сначала съездила туда, осмотрелась, а потом собрала вещи в два чемодана, взяла десятилетнюю дочь и отправилась к мужу (дело было в 1929 году).

Пересадка была в Кинеле. Она оставила чемоданы на дочь, а сама отправилась компостировать билеты.

Возвращается — одного чемодана нет, чего по тем временам и следовало ожидать.

Расстроилась Домна Филипповна… Вдруг бросается к ней высокая статная девушка, обнимает ее, радуется и приговаривает: «А я тогда чихнула». Чихнула!

Смотрит бабушка на нее и понимает, что видит впервые в жизни.

Но постепенно все выяснилось.

Эта девушка в детстве переболела оспой и была, что называется, рябой.

Работала она на сукноваляльной фабрике, и получилось так, что попала лицом в механическую чесалку. Чесалка и «стесала» ей все лицо.

И вот двое: хирург по фамилии Кушнир и Домна Филипповна, окончившая фельдшерско-акушерское училище в Уфе (тогда учились четыре-пять лет и учили на совесть), не когда-нибудь, а в двадцатых годах, не в швейцарской клинике, а в Башкирии, «сделали» ей новое. И еще спорили, какой носик сотворить: римский, греческий или курносый… А губы формировали, пардон, из других губ, тех, что пониже. И предупредили, что нельзя открывать окно и не дай бог чихать, губы могут отвалиться. А она, конечно, открыла, простудилась и чихнула… к счастью, обошлось и лицо получилось очень даже ничего…

Вот такие врачи-фельдшеры были когда-то в самой ненавидимой стране мира.

На днях смотрела по ТВЦ ночную передачу о советских теневиках. Теневики — это люди, которые независимо от почти несуществующей легкой промышленности производили остромодные вещи, пусть не совсем как заграничные, но очень похожие. Да, согласна, тогда советский народ бросался от жесткого дефицита на всякие цветные бусики и зеркальца, и тут уж ничего не поделаешь. Было. И я была такая.

Теневики и деловары могли работать на официальных предприятиях и тогда просто воровали, выпуская на сэкономленном материале дополнительный товар. Обычно они были связаны с магазинами, куда все это доставлялось и где все это раскупалось. Но были светлые головы, которые создавали так называемые артели, выпускающие действительный дефицит. Много ли советскому человеку надо?

Иногда я думаю, что не устраивай этот самый дефицит, дай волю талантливым творческим людям — все могло быть по-другому…

А тогда с талантливыми творческими людьми боролся ОБХСС, иначе говоря, нынешний ОБЭП. Как и со спекулянтами. С концом дефицита исчезли и спекулянты, а слово «спекуляция» приобрело совершенно иной смысл. А тогда всех их ловили, сажали в тюрьму, они отсиживали свое, выходили и чаще всего принимались за прежнее. Хотя закон был суров и за хищения в особо крупных размерах полагалась смертная казнь.

Артельщики и теневики в основном плодились в Республиках Кавказа и Средней Азии. Там им было вольготнее, а нам — лафа.

Когда Шеварднадзе вышиб теневиков из Грузии, где они зарабатывали огромные миллионы, изгои перебрались в Россию и продолжали свою деятельность. Причем продукция была самой чепуховой, в частности пластиковые пакеты с портретами знаменитостей. Пакет в ту пору стоил пять (!!!) рублей. Огромная сумма. При себестоимости копейка.

В Узбекистане была обстановка немножко другая. Прежде всего, здесь свободно росли и процветали артели. И так же свободно чувствовали себя спекулянты. Я до сих пор добром вспоминаю свою спекулянтку Зибу, а ведь был еще и ипподром! Был еще и Октябрьский рынок (Чорсу), где спекулянты стояли в два ряда по обочине дороги, ведущей к базару, и роились в примыкающих улочках. И никто их не гонял. Полагаю, причина была в нежном единении с милицией. Всем нужно жить, и все дружно жили. И опять нам лафа.

Конечно, приезжая в Ташкент, я паслась везде, где только можно. Но денег у меня было не слишком много. И тогда очень выручали артельщики. Это они начинали эру пластика. Сначала появились пластиковые пакетики, обычные, пищевые, но стоившие бешеных денег. Рубль! Появились пластиковые кружева — манжеты и воротнички, а также салфетки, неподъемной дороговизны. Вот что нам покупали мамы, так это косыночки в горошек или пластик, сложенный веером, все это надевалось в дождь на головы… В Ташкенте было множество артелей, выпускающих остромодную обувь на платформе, мужскую и женскую (на босоножки на деревянной платформе высотой семь сантиметров сбежался смотреть весь московский институт). Модные авоськи, сначала сетчатые, потом из мешковины с портретами Боярского и Пугачевой. Детские футболки, тоже с портретами и импортными надписями. Детские брючки, детские сандалики… Трикотажные изделия — нужно сказать, была такая артель, выпускавшая совершенно потрясающий модный трикотаж; увы, на пятидесятый размер он не налезал, а вещи были просто шикарные. Одно время были страшно модны пластмассовые брошки на пальто, вот они тоже делались кем-то. Выпускались тысячи плюшевых ковриков, ими был завален весь Алайский. Выпускались даже платочки с люрексом, без которых местные дамы не мыслили жизни. Выпускалось очень много чего.