Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Страшное причастье — сто двадцать пять и вода из проруби на Неве.

Саночки по снегу-то скрип да скрип: «кровь и тело» — слышится, «хлеб-вода»…

А на Пискарёвском в тени от лип видят Богородицу иногда,

Да никто не может ее догнать, хоть бегут за ней, не жалея ног.

Ходит и бормочет: «сто двадцать пять», и зовет тихонько: «сынок, сынок…»

А что я? И всего-то могу сказать простое спасибо и поклониться.

Прежде всего я объясню, кто такие несуны. Несунами называли людей, воровавших на предприятиях, где они работали.

Воровать нехорошо.

Только эта сентенция не всегда верна.

Далеко не всегда…

Сегодня я очень удачно зашла к своей подруге Рае Володиной. То есть «зашла» — очень сильно сказано. Одна еле ходит, другая не ходит почти. После новаторской идеи излечить больную спину зарядкой на полу.

Идея оказалась настолько новаторской, что Рае крайне повезло не остаться в инвалидном кресле навеки.

Так что раньше мы хоть изредка виделись, а теперь — увы…

Вообще, Рая не слишком давняя подруга, хотя тоже ташкентка и тоже училась в сорок третьей. Но и старше меня тоже на пресловутые четыре года и дружила тогда с Вандой и Олей Княжевскими, то есть в нашем дворе бывала частенько. Зато сейчас нас двое. В Зеленограде.

Позвонила я узнать, как спина. Обсудили мы дела наши скорбные. И сама не знаю, как речь зашла об «Одноклассниках», куда мне хода нет с тех пор, как какая-то наглая девка заняла мой аккаунт. Рая рассказала о выложенных там фотографиях девочек из их класса, потом речь зашла о баптисте всея Узбекистана Циорбе и его семье, часть которой училась в сорок третьей, о том, что жили они на Таджикской, и речь плавно перешла на улицу Кара-Калпакскую, где находился третий пивной завод, где работала Раина мама.

— Если бы не мама, нам бы не выжить, — с полной убежденностью сказала Рая.

Жили они ровно напротив бокового входа в Алайский, на улице Новая, потом Каблукова, ныне несуществующей. Рядом с построенным потом и тоже уже уничтоженным институтом травматологии и ортопедии.

В сорок первом отец Раи ушел на фронт. Тогда ей было несколько месяцев, поэтому отца она не помнит совсем. Ушел, оставив жену, старую мать, четырнадцатилетнюю дочь и еще одну, считай новорожденную.

Погиб он почти сразу.

Свекровь Раиной матери и Рая как младенец стали получать пенсию по потере кормильца. По 14 рублей с копейками. Матери и старшей девочке пенсия не полагалась. Зарплата матери составляла… вот точно не скажу, потому что это было до реформы сорок седьмого года. То ли 300, то ли 30 рублей. Гроши, короче. На четверых не выжить.

К счастью, Раина мама работала на большом пивзаводе номер три. Благодаря которому выживала не только их семья, но и много-много других.

Потому что мать ежедневно приносила с завода жидкие пивные дрожжи, которыми и отпаивала своих. Как известно, дрожжи очень полезны и калорийны. Их одно время применяли от акне, чириев, фурункулов и т. д.

Когда я сказала, что мать ежедневно рисковала свободой (у меня был опыт: одна из моих нянь получила в военные годы семь лет за то, что вынесла с фабрики несколько катушек ниток), Рая только отмахнулась:

— Ничем она не рисковала. Потому что воровали все. От охранника до директора.

Мама Раи работала в цеху, где варили пиво. Сваренное пиво сливали в огромную емкость, которую называли тарелкой. Эта тарелка едва умещалась в просторном зале. Пиво дозревало в тарелке, а потом поступало в глубокие подвалы, где стояли стальные чаны.

После того как пиво сливали в тарелку, на дне оставалась так называемая барда, которую полагалось выливать.

На самом деле ей кормили скот. Тогда многие в Ташкенте держали скот. И на Малясова тоже. И директор пивзавода, живший за углом нашего квартала, на Обсерваторской, тоже держал корову.

Во время ночной смены или часов в пять утра, пока никого на улице не было, Раина мама вместе с товарками выносила на коромыслах огромные двадцати-тридцатилитровые ведра барды и относила от входа метров на двести.

Там их уже ждали.

Начиналась торговля. Плата за два ведра полагалась принесшей ведра. Еще за два — охраннику. Еще за два — начальнику смены. Еще за два — начальнику цеха… И так далее, все выше, выше и выше, до директора. Думаю, что и еще выше.

Кроме этого, как уже было сказано, работницы (в подавляющем большинстве женщины; мужчины были на фронте) выносили жидкие пивные дрожжи. Ими поили домашних. И, как утверждает Рая, весь их двор торговал дрожжами. Десять копеек стакан. Она говорила, что тесто на таких дрожжах получалось замечательное.

Уходя на смену, Раина мама брала с собой кусок хлеба и луковицу: ее завтрак, обед и ужин. И пиво, конечно. Пиво пили все. Ну или дрожжи…

Но был еще один цех. Привилегированный. Лимонадный. А вот там был уже сахар. Воровать который было куда выгоднее, хоть и опаснее.

А вечером директор завода садился в личный транспорт: телегу, запряженную парой лошадей, — и ехал домой, на Обсерваторскую.

Кстати, карточки отменили только в сорок седьмом, а зарплату Раиной маме так и не прибавили. Несмотря на то что дочери росли.

Так и выросли. На дрожжах. В буквальном смысле. Получили образование. Высшее. Обе.

И это все о несунах, спасавших своих детей…

Нет, не закончить мне вторую книгу. Потому что у меня психология папарацци. Мне только палец дай, а уж я там…

И все потому, что прочитала фразу Майи Томлинг, ранее Чудаковой.

Села на телефон и ну давай бедняжку терзать. Судьба у нее…

Недаром я всегда говорю, что никакие мексиканско-бразильско-болливудские шедевры рядом с настоящей жизнью не стояли.

Про наших сценаристов скромно умолчу. В подавляющем большинстве прискорбное отсутствие фантазии или, как сейчас говорят, креатива…

Непонятно, чья судьба интереснее — ее или мужа, Иосифа Томлинга. Голландца по национальности. А еще удивительнее судьба его отца. Вроде бы он был заброшен в СССР по линии Коминтерна. Но только вроде бы. В жилах его помимо голландской текла датская и немецкая кровь, а дочь Майи убеждена, что заброшен он был, скорее, по линии иностранной разведки.

Как-то в Керчи бросил якорь военный корабль и дальнему родственнику Томлинга-папы сообщили, что для него есть посылка. Не забудьте, это были тридцатые годы.

Посылкой оказался сам Томлинг. Высокий красавец сначала оставался в Керчи, но от коминтерновцев постепенно избавлялись, загоняя их вглубь страны. Так Томлинг оказался в Ургенче, где его жене совсем не понравилось. Она взяла дочь, села на колесный пароход, ходивший по Сырдарье, и добралась до Ташкента, где и стала жить. Тогда Томлинг женился второй раз, и от этого брака родился Иосиф. В тридцать восьмом его арестовали, но, как ни странно, отпустили за недостаточностью улик.