Сормуниршийн Дашдоров - Избранное

Ее третий муж, водовоз, давно уже подался на родину, забрав все свое имущество. С тех пор она стала курить, жаловалась на постоянные головные боли. Потянулись однообразные и скучные дни. Вспоминая свои молодые годы, она сожалела, что все делала не так, но время безвозвратно ушло. Она затаила обиду и зло на всех и теперь учила свою дочь мудрости. Пытаясь забыть прошлое, она постепенно пристрастилась к крепким напиткам, которые (теперь она твердо верила в это) хоть как-то скрашивали ей жизнь.

Ни почета, ни уважения со стороны других на ее долю не выпало. Вернее, ей все это было безразлично. Были у нее и родственники в худоне, но она считала их дураками, которые, кроме конского навоза, ничего не видели и видеть не хотят. Случалось, они заезжали к ней, но она обращалась с ними высокомерно и всем своим видом показывала, что знаться с ними не хочет. Те и обижались, и огорчались, глядя на ее жизнь.

Делать она тоже толком ничего не умела, даже сварить овощной суп ей было не под силу. Любила, правда, рассуждать о драгоценностях, но по-настоящему нисколько в них не разбиралась: что простой камень, что драгоценный металл были для нее одно и то же.

Шар был самым старшим в семье. В этом и была его беда. За свою жизнь он прошел через руки многих отчимов, людей совершенно разных как по характеру, так и по складу ума. Каждый тянул на свою сторону — вот и испортили его. Первый отчим баловал его с малых лет, считая, что если мальчишка будет относиться к нему хорошо, то и жена будет любить его. Ничего он для него не жалел, даже денег. Второй отчим тоже решил не отставать и позволял Шару все. Третий счел пасынка дураковатым и держался обособленно, не подпуская его к себе.

Шару же этот понравился. Наблюдая за ним, он твердо уверовал, что такая жизнь — все для себя — самая правильная. Мать быстро заметила перемену в сыне, но ничего не сказала, решив: «Пусть будет так, если ему это по душе».

И не удивительно, что сегодня она так встретила его. Ей хотелось поскорее узнать, с какой добычей вернулся сын, и она затеяла разговор о покупке дров: «Думала немного дров припасти, но уж больно дорогие…»

Шар сразу понял ее намек и стал долго и нудно объяснять, как тяжело было ему работать в госхозе. Затем он вытащил из-за пазухи триста тугриков и подал ей: «Вот все, что мне удалось заработать…»

Мать нехотя взяла их, трижды пересчитала и, положив на сундук, недовольно буркнула:

— Чем так зарабатывать деньги, лучше возил бы воду или чистил уборные… Там больше платят.

Дамдин заметил, что она оживилась и стала разговорчивей. Папироса его ей не понравилась. Она потушила ее и, швырнув к печке, закурила свою самокрутку.

Шар сновал взад-вперед по комнате и вскоре выставил на стол китайские печенья, лепешки, вскипятил чай и подогрел ужин. При этом все жаловался на то, как проголодался в пути. Сев за стол, он небрежно пригласил Дамдина: «Ешь!», но все угощение стянул к себе и принялся жадно уплетать. Улыбаясь Дамдину, он заметил: «Стать бы шофером… Возил бы на здоровье дрова… Работа-то пустяковая».

Дамдину неловко было тянуться за едой, но он с удовольствием выпил чай, и настроение у него поднялось. Пока Шар ел, Дамдин с интересом осматривал комнату, где все было непривычно для его глаз… На двух сундуках были сложены попарно четыре чемодана. На стене висело зеркало в раме, а перед ним на столе были выставлены ваза, маленькие и большие круглые часы, какая-то птица и тигр из пластмассы, флакон духов и статуэтка Будды. Из-за печки выглядывала кровать на высоких ножках, напротив нее — еще одна. В углу на тумбочке стоял радиоприемник; прямо над ним висели настенные часы, разукрашенные узором.

Стены были обклеены белыми обоями, успевшими пожелтеть от дыма. На трех стенах висели картины в рамах. Какой-то, видимо, не очень умелый художник изобразил героев китайских кинофильмов — получилось плохо, смотреть не на что. Из-за этих картин комната казалась еще меньше. У печки сложена посуда. Дамдин успел заметить несколько жирных тараканов, бегавших по посуде, и его передернуло. Поднявшись, чтобы бросить окурок в ведро, он нечаянно раздавил таракана и от испуга высоко поднял ногу.

— Монголы все-таки дураки… Тараканов много бывает там, где водятся деньги. Надо же! Раздавил бедняжку, — сказала мать Шара и зло посмотрела на Дамдина.

«Сама, что ли, не монголка? Вам ли рассуждать о том, умные мы или дураки?..» — в сердцах подумал Дамдин и, наклонившись к Шару, шепнул ему на ухо:

— Я пойду…

Тот кивнул головой, продолжая равнодушно слушать мать, которая подробно рассказывала ему обо всем, что произошло в его отсутствие. Говорила, что кто-то умер, что оштрафовали некую Цаган за то, что она развела грязь у себя на работе, в столовой, что какой-то Зундуй не смог справиться с налогами и пришлось ему закрыть свою лавчонку…

Дамдину стало скучно это слушать, но он по-прежнему сидел рядом с Шаром, ожидая, когда тот закончит есть. Вдруг раздался стук в дверь, и в комнату, не дожидаясь разрешения, ворвались несколько человек. Дамдин, заметив среди них милиционера в форме, растерянно поднялся.

Шар побелел и, нехотя отодвинув в сторону еду, тоже встал. Милиционер сухо поздоровался со всеми и, оценивающе поглядывая на мешок Шара, присел на табуретку, предложенную Дамдином.

— Вы подождите немного… — остановил он Дамдина, когда тот направился к двери…

Спустя два часа Дамдин вышел из отделения милиции и, облегченно вздохнув, зашагал к себе в общежитие.

Выяснилось, что Шар ограбил магазин госхоза и сбежал. Милиция уже знала об этом и поджидала его. Оказывается, под видом влюбленной пары возле дома прохаживались сотрудники милиции.

«И надо же было мне встретиться с ним… Так ни за что ни про что… влипнешь… — дрожал Дамдин. — Нет уж, подальше от греха!..»

Дамдин уже давно успел заметить, что в городе нет-нет да и встречаются подозрительные и странные люди. А теперь ему и вовсе стало страшно. Он совсем забыл о Гэрэл и торопился к себе в общежитие, бормоча под нос, словно старик:

— Подальше от греха! Подальше от греха!

Данжур, выйдя на балкон (он жил на втором этаже гостиницы «Алтай»), по своей худонской привычке стал смотреть на ночное небо. Было ясно и тихо. Лишь изредка доносился с улицы сердитый скрип утоптанного снега под ногами одиноких прохожих.

Уличные фонари, светящиеся окна домов казались тусклыми и невзрачными по сравнению со звездами, которые горели особенно ярко в эту темную ночь.

Данжур хорошо видел памятник Сухэ-Батору, высокое здание театра за площадью и даже красное полотно над его входом, на котором крупно было выведено: «ГОРЯЧИЙ ПРИВЕТ ДЕЛЕГАТАМ XII СЪЕЗДА МНРП!»