Сормуниршийн Дашдоров - Избранное

С радостью сообщаю, что у меня все хорошо и что я со своими единомышленниками тружусь не покладая рук по избранной мною специальности. Если писать о всех здешних новостях, то бумаги у меня не хватит, а если начну рассказывать, то не будет конца моему рассказу. Всего здесь вдоволь. Купить можно любую одежду, а еды и питья — что воды и снега.

Согласно плану развития нашей страны, город Улан-Батор растет и процветает. Где не было дорог, там их прокладывают, а где были, там их покрывают асфальтом. Стройки по высоте разве что с Хангаем можно сравнить, а площади здесь словно бескрайние наши степи. Конные повозки заменяют легковыми машинами «такси». Изо дня в день растет и ширится город.

Особо хочу попросить тебя, чтобы ты написала мне много прекрасных писем и сообщила все новости нашего края.

На этом закругляюсь. До свидания! Собственноручно и с уважением Дамдин уважаемым Цокзолу, Цэвэлжид, Улдзийме и всем остальным товарищам».

Письмо было написано в старом, классическом стиле. Цокзол, как только Улдзийма дочитала, улыбнулся и воскликнул:

— Вот черт! Надо же! Жив и здоров! Попробуй тут предсказывать человеческую судьбу!

— Погоди-ка! Неужели он у нас так складно и мудро умеет писать?.. Вот ведь какими словами-то выражается, — похвалила Цэвэлжид. — Говорят, что в городе вдоволь гребенок для волос. Надо бы хоть одну ему заказать…

— О чем ты говоришь? До твоих ли гребенок парню! Денег-то, наверно, и на еду не хватает… Баранью тушку надо с кем-нибудь передать. Вот это будет подспорье, — решил Цокзол.

Улдзийма радовалась, что у Дамдина все хорошо, но в то же время и завидовала ему. «Значит, и в незнакомом городе вполне можно устроить свою жизнь… А там так замечательно», — думала она.

Одновременно пришла радость и в айл старушки Должин.

В ее маленькой юрте пахло бензином. У хоймора сидел молодой человек и курил папиросу. Перед юртой стоял грузовик. Должин уже успела докрасна разогреть свою маленькую печку и сейчас варила чай. По всему было видно, как высоко она ценила и уважала дорогого гостя, прибывшего издалека.

Заметив машину, Надоедливый Намжил тотчас прибежал к своей соседке и теперь, дымя трубкой, обстоятельно расспрашивал приезжего. На лице его светилась радость — не так уж часто заглядывают сюда гости из столицы.

Немало радостных дней выпадало в жизни на долю Должин, но такого она не припомнит. Старушка места себе не находила: то принималась заново перебирать гостинцы сына, то опять поворачивалась к Того, чтобы спросить:

— Что еще передавал мой сынок? Когда он собирается домой?

— Дамдин живет хорошо, прямо-таки процветает. О нем беспокоиться нечего! Ну а о делах своих, наверно, подробно рассказал в письме, — отвечал Того.

Он прочитал ей письмо Дамдина, но тем не менее Должин продолжала засыпать его вопросами. Уж больно скучала она по сыну и не могла этого скрыть от гостя — плакала и смеялась одновременно. Узнав, что сын стал строителем, старушка обрадовалась. Огорчило ее лишь то, что он не собирается приехать в отпуск раньше будущего лета. И все же она была счастлива и гордилась Дамдином, который, уехав в такую даль, трудился там не хуже других.

— Человек всего может добиться, если того захочет. Сынок-то у меня каков! — приговаривала Должин, угощая гостя всем, что приберегла для своего сына.

Того была вполне понятна радость бедной старушки, и он долго подробно рассказывал ей, как встретился с Дамдином и как тот поступил на работу.

Переночевав, Того рано утром отправился в обратную дорогу. Провожая его, Должин просила передать сыну столько подробностей из своей жизни, что у Того голова пошла кругом:

— Скажи, что темно-серую козу продала… У сизой уже козлята появились… Козы в этом году много жира нагуляли… Да не забудь, передай, чтобы он обо мне не беспокоился. — И так до тех пор, пока грузовик не тронулся.

С этого дня стала старушка Должин ждать своего сына. Стоило ветерку колыхнуть войлочную дверь ее юрты, как она теряла покой. «Вроде бы человек подошел… Скоро, скоро уже дождусь я этого дня, когда мой сынок войдет в нашу юрту», — частенько думала она, и сердце ее наполнялось счастьем.

1961—1962, Мандал-Гоби

Небольшой поселок, пестреющий на солнечной поляне у подножия Хангая, издали кажется большой картиной, прибитой к стене.

В его центре, стройными рядами образуя улицу, выстроились небольшие домики — кирпичные и бревенчатые. Крыши их все до единой выкрашены в густо-зеленый цвет. На задворках поселка, словно разбредшееся стадо яков, расположились серые юрты — их здесь не больше сорока.

На этом фоне резко выделяется зерносклад с высокими, наподобие русских ворот, дверями. К нему примыкает просторный участок, огороженный низким, но надежным забором. Подойдя поближе, можно увидеть отслужившие свой срок тракторы и комбайны, безмолвно покоящиеся в одном из его углов.

Гул дизельного мотора электростанции не смолкает здесь ни днем ни ночью. Если бы не этот шум, поселок ничем не отличался бы от любого сомонного центра, каких немало по всей Монголии.

Видно, что техника и электрический свет пришли сюда раньше, чем в любое другое селение. Может, поэтому местные жители давно уже принимают их как должное… Их ничуть не удивляют и не трогают ржавеющие скелеты самых разнообразных сельскохозяйственных машин, торчащие из высокой травы у оврагов и на обочинах дорог.

Окрестности поселка испещрены множеством тропинок и дорог. Только к Ийвэн-Гол можно подъехать по трем дорогам. По средней из них и плетется сейчас бурый вол с высоким крупом и короткой шеей, таща за собой старую телегу с большими деревянными колесами.

Такие телеги теперь большая редкость. Давно уже перевелись мастера, которые когда-то колдовали над ними.

Вол пылит себе потихоньку, нехотя передвигая ноги, а сильный, крепко сбитый юноша, управляющий им, безучастно сидит, опершись о пустую железную бочку, которая на ухабинах то и дело отдает гулким эхом.

…Это едет наш знакомый — Дамдин. Вол с полузакрытыми глазами, роняя слюну, наконец лениво дотащился до осиновой рощи и исчез в ней.

Вот и осень… Золотистая осень Хангая! Она приходит сюда с печальными вздохами его жителей, потрясенных первым, ослепительно ярким инеем. Она приходит сюда с первыми золотыми россыпями листьев в задумчивых и чутких лесах на гребнях гор, грозно заслонивших собою безбрежные синеющие дали.