Сормуниршийн Дашдоров - Избранное

Словно испугавшись звона косы, врезающейся в степной ковыль, она торопливо накрывает степи и долины желтым покрывалом.

Ах! Золотистая осень Хангая! Она грядет так неожиданно, словно на ходу спрыгивает с телеги косарей, где хоронилась до этого в их кожаной сумке. Она накрывает остывающую землю так внезапно, словно дремала до этого, сложенная в тюк, в голубой палатке, что ласкает глаз у излучины Ийвэн-Гол.

В этом году осиновая роща и без того поникла раньше обычного. Грохот пустой бочки, скрип телеги, тяжелое кряхтенье вола разбудили ее, и она, вздрогнув, начала ронять свои листья на освещенные солнцем плечи Дамдина и круп вола, словно одаривая их и моля о пощаде.

Листья, едва слышно шурша среди ветвей, падали на землю. Дамдин на ходу поймал один, но он, не успев коснуться его влажных ладоней, рассыпался, будто это был пепел от сгоревшей бумаги. Дамдин, ударяя ладонью о ладонь, стряхнул его, спрыгнул наземь и, ведя вола на поводу, вышел к реке, грозно зашумевшей у самых его ног.

Сюда Дамдин приезжает за водой. Вот он ловко развернул вола и, подталкивая его спереди, загнал телегу в реку. Затем забрался наверх, взял ведро на длинной веревке и стал черпать воду, как из колодца.

Прямо от противоположного берега начиналось пшеничное поле, которое тянулось до самой горы, синеющей у горизонта. Дамдин не торопясь наполнял бочку, изредка поглядывая на комбайны, приближавшиеся к реке.

Они, словно какие-то фантастические чудовища, заглатывали растущий хлеб, а сзади через определенные промежутки времени роняли на землю по два мешка зерна.

Кто-то, видимо приспосабливаясь к местным условиям, догадался реконструировать комбайны: должно быть, из-за нехватки машин с них сняли желоба, по которым зерно из бункера подается в кузов грузовика, и на освободившемся месте установили широкие сиденья.

На каждом из них сидели сейчас по два подростка, возившиеся с мешками. Они наполняли их, завязывали и ловко сталкивали на землю. Но их работа только со стороны казалась легкой, на самом деле им, видимо, крепко доставалось — на лицах ребят, покрытых густой пылью, едва можно было различить лишь глаза да зубы.

Госхоз, видимо, очень торопился с уборкой, стараясь закончить ее до первого снега. Погода стала переменчивой, все чаще выпадали пасмурные дни. В поселке только и было разговоров: «Хлеб замерзнет… Вот беда! Неужели не успеем?»

Сейчас, глядя на комбайны, безостановочно описывавшие круг за кругом по пшеничному полю, Дамдин заключил: не так уж и плохо обстоят дела в госхозе с уборкой хлеба.

Правда, прогноз вот-вот обещал снег и похолодание, поэтому члены госхоза в последние дни работали днем и ночью и, надо сказать, преуспели. Оставалось убрать только это поле, и сюда была стянута вся техника.

Дамдин еще какое-то время глядел на комбайны, потом, как бы спохватившись, взялся за ведро. Наполнив бочку, он спрыгнул с телеги.

Вскоре к реке подошел еще один комбайн, за штурвалом которого сидела девушка в красной косынке. Дамдин, высоко подняв ведро, крикнул ей:

— Не хотите ли водички?

Но она, видимо, не расслышала — над полем стоял оглушительный треск. Дамдин с сожалением опустил ведро и сел на гальку.

Каждый раз, бывая здесь, Дамдин любил сидеть вот так и предаваться своим мечтам, воображая из себя философа. Объяснялось это просто: от кого-то он слышал, что всякие там историки, художники или философы чаще всего предпочитают сидеть на берегу и под журчанье воды обдумывать свои сокровенные мысли.

Дамдину здесь все было интересно. Ни шума воды, ни шелеста листьев, ни глади реки, сверкающей на солнце, ему не приходилось ни слышать, ни видеть у себя в Гоби.

Убаюканный красотой окружающей природы, Дамдин лег на теплый галечник. Еще яркое солнце стало щекотать его глаза. Белые осенние облака медленно плыли в густой синеве неба. Он смежил веки, но перед глазами все еще вспыхивали багровые блики от солнечных лучей. Раскинув руки, сорвал травинку, взял ее в рот и вдруг почувствовал, что его потянуло ко сну. «Надо вставать. Это тебе не верблюдов пасти в степи, где можно целыми днями дремать», — сказал он сам себе и сел, уставившись на листья, которые один за другим падали в реку и, кружась на воде, уносились вниз по течению.

Откуда-то едва слышно долетал стрекот сенокосилки вперемежку с непрекращающимся гулом дизеля. Дамдин встал, подошел к реке, снова лег лицом вниз и, отжавшись на руках, стал пить студеную воду, от которой у него зубы заломило.

Его бурый вол лениво пережевывал жвачку, моргая красными от злости глазами.

«В знойный день на водопое, бывало, побрызгаешь себя такой водой — и усталость как рукой снимает. Колодезная вода, пожалуй, похолоднее этой будет», — подумал Дамдин и тут же отчетливо представил себе верблюдов, шумно пьющих воду из длинного деревянного корыта. Что-то дрогнуло у него в душе, и он, покосившись на своего вола, подумал: «Эх ты! Черная душа! Да разве можно тебя сравнить с верблюдом! У него шаг так шаг… Сразу чувствуешь, как сокращается расстояние».

Растроганный воспоминаниями, Дамдин невольно потянулся за табаком и задымил. Тут он увидел свое отражение в воде, да так и застыл, пораженный. На него смотрел бравый юноша с бледным лицом.

Прошло уже два месяца, как он покинул родную Гоби. Вдали от палящего солнца и жгучих ветров загар у него сошел, и лицо заметно побледнело. «Надо же, как я побелел», — с удивлением и не без гордости подумал Дамдин и с осторожностью дикого зверя посмотрел на свои совсем недавно подстриженные волосы.

В этот момент он заметил краем глаза, как что-то мелькнуло рядом. Вздрогнув, он поднял голову и увидел рыжего жеребенка, осторожно разглядывающего его своими выпуклыми фиолетовыми глазами. Жеребенок, наверное, уже почувствовал, что ему нечего опасаться, и, спокойно подойдя к реке, стал пить. Напившись, он звонко заржал, видимо подавая сигнал матери.

«Хангайцы понимают толк в сене и много его заготавливают, но почему они возят его на кобылах с жеребятами?.. Неужели у них так мало лошадей? У нас даже самый бедный айл этого никогда не допустит», — подумал Дамдин.

Жеребенок, словно заигрывая с Дамдином, махнул черным хвостиком и засеменил по берегу. Дамдин, принимая приглашение к игре, стал окликать его: «Гур-ры, гур-ры», и тут же в ответ тоже донеслось: «Гур-ры». Он с удивлением прислушался. Оказалось, что это курлычут журавли, пролетавшие высоко над головой.

Он невольно загляделся на птиц, прикрыв глаза рукой: в бездонном синем небе их крылья поблескивали в лучах солнца. Что-то грустное слышалось в этом монотонном крике. Дамдин тяжело вздохнул, подошел к своему волу и стал выводить его на дорогу.

Рабочие сапоги, которые ему несколько месяцев назад подарил Цокзол, вконец изорвались. Гвозди, словно мелкие щенячьи зубы, торчали по краям подошв, обмотанных проволокой. Одежда у него была вся в пыли и в масле, а местами изодралась. Но хозяину все, кажется, нипочем. Он шел, напевая: «Глядит с улыбкой на меня…» И вдруг задумался: «А о ком это я?..» И в тот же миг точно наяву привиделись ему Улдзийма и Гэрэл, но тут же исчезли — и больше не появились, как он ни старался их вернуть.