Олег Лукьянченко - Провинциздат

Зато для Неониллы Александровны обеденная трапеза являлась эмоциональным пиком рабочего дня и всесторонне разработанным ритуальным действом. Вообще, как давно заметил Андрей, еда была для нее главной радостью жизни и основным способом снятия стресса. Собственно, жевала Неонилла Александровна почти безостановочно, а всякого рода перекусочная снедь припрятывалась и в ящиках рабочего стола, и в нише под ним, и в тумбочке, и между рамами на подоконнике. Провизия длительного хранения сберегалась в общественном холодильнике, втиснутом, как когда-то упоминалось, аж в авторской комнате. Ну и, наконец, деликатесы, лакомства и разносолы сиюминутного назначения приносились в объемистых кошелках и авоськах.

Звуковая палитра поглощения пищи менялась в зависимости от времени суток. С утра, как правило, процесс сопровождался разгрызаньем, хрустеньем и хрумканьем, чередуемыми с бульканьем, хлюпаньем и глотаньем. Обеденная же пора начиналась с увертюры шуршащих свертков, а затем озвучивалась симфонически многообразно: стандартное будничное чмоканье уступало основную партию значительно превосходящему по децибелам чавканью, а роль ударных инструментов выполняли столовые приборы, входящие в соприкосновение с банками, кастрюльками, масленками, солонками, перечницами, сахарницами, а иногда и заменяющей литавры гусятницей.

«Прием пищи успокаивает нервную систему», – говаривала Неонилла Александровна. И действительно – после частых словесных схваток c Лошаковой аппетит ее усиливался многократно.

Застольные удовольствия чередовались с процедурами самообслуживания: дальние походы – к холодильнику; в санузел, где отмывалась посуда, – также занимали немало времени, и Андрей приучил себя не замечать челночное снованье мимо его стола по-утиному переваливающейся, топоча при том каблучками, бесформенной фигуры, тем паче что зрелище желейно трясущихся при ходьбе наплывов и складок ее дряблой кожи не вызывало у него прилива эстетических восторгов.

Эффект насыщения выражался у Трифотиной повышением жизненного тонуса и произрастающим из него благодушием, поэтому толковать с ней о чем-либо, не рискуя нарваться на грубость, следовало именно в такие моменты.

Отметив про себя, что в звуковом сопровождении акта чревоугодия обозначилась рельефная пауза, Андрей собрался было спросить о своей одобренной редсоветом рукописи, но его упредили:

– Ну, и чего вы добились, Андрей Леонидович, своими разоблачениями? – неожиданно прозвучал ее вопрос, заданный тоном не то что не благодушным, а прямо-таки враждебным.

– Не знаю, Неонилла Александровна, – ответил он миролюбиво. – Поживем – увидим.

– Ничего вам изменить не удастся! – заявила она с каким-то злорадством. – Только себе навредили, и другим навредили…

Вторая часть упрека была ему непонятна, но выяснять подробности резко расхотелось: неприязненный тон редактрисы лишь высветил, насколько антипатична ему эта прожорливая дама. Ведь даже тогда, когда она вроде бы поддерживала его, полностью избавиться от этого ощущения он так и не смог.

Андрей молча пожал плечами, встал из-за стола, чтобы пойти прогуляться…

– И книгу вашу никто здесь издавать не будет! – бросила она ему вслед.

«Какая вожжа ей под хвост попала?..» – недоуменно подумал Андрей, спускаясь по лестнице.

3

Ответ поджидал его на улице, где на него налетела возвращающаяся с обеда Сырнева.

– Андрей Леонидович! Спасибо вам, вы один за меня заступились!

– Ну уж, заступился, Вероника Сергеевна! Просто сказал что думал.

– Теперь они с нами поодиночке расправляться будут, – лихорадочно продолжала та. – Трифотина первая под пресс попала. Ее сегодня директор с утра обрабатывал.

– Как это обрабатывал? И откуда вы об этом узнали?

– Маруся ушла за почтой, в приемной никого не было, я под дверью стояла, все-все слышала.

«Да ей бы в разведке служить!» – подумал Андрей.

– Он ей говорит: «Мы вас, Неонилла Александровна, еле отстояли, когда на вас в прокуратуру писатели жаловались. На учете по расширению жилплощади вы у нас стоите? Стоите. А с вашей стороны служебного рвения не чувствуется. Работаете кое-как, старший редактор одну за другой докладные мне пишет, жалуется. А у нас и не одна вы в расширении нуждаетесь…» Трифотина в ответ ни слова. Вышла красная, как из кипятка вынутая. Только это ее не за плохую работу пропесочил Никифор Данилович. Она всю жизнь так работает, даже корректуры и те по диагонали вычитывает, все давно привыкли. Это за то, что она вас поддерживала. Так что вы ее теперь берегитесь – своя рубашка к телу бли-же…

– Ладно, как-нибудь переживем, Вероника Сергеевна! – натянуто улыбнулся Андрей и механически зашагал в сторону Второй Конной, хотя зачем ему туда – и сам не знал.

4

Дома ему долго пришлось повозиться, чтобы разложить в нужной последовательности клочки своих писем и перечесть их. В общем-то ничего интересного. Явно строчились по обязанности, из привычки не оставлять любую корреспонденцию неотвеченной. Привлек его внимание лишь полузабытый стишок, сочиненный скуки ради на каком-то дивизионном совещании и обращенный к товарищу по ссылке Лешке Мясищеву, выпускнику химфака. Замкнутый, поглощенный собственными мыслями, парень все свободное от постылой службы время изучал топологию и склонен был к неординарным социально-философским выкладкам. Изредка выпадали вечера, когда Мясищев приходил в общежитскую комнату Андрея и они бурно обсуждали проблемы, казалось, непредставимые среди ракетных площадок, затерянных в таежных сибирских болотах… О тех вечерах и поминалось в стишке, не слишком гладком, сделанном под Вознесенского, но чем-то и сейчас цепляющем автора:

Лешка Мясищев, великий инквизитор!

Мирно спящих муравьев развороши!

Для меня твои вечерние визиты –

Пробуждение для мозга и души.

Дождь звенящий после жаркой адской топки,

Грозовой пружинно-пляшущий озон…

Из бутылок вышиблены пробки –

Джинн на воле посреди запретных зон!

Ах, веселая пирушка философии

В век тлетворно-затхлой оргии чумы!..

Рассужденья неуместнейше высокие –

Ну зачем с тобой затеяли их мы!..

В наше время неуверенно-беспечное

Ни к чему стремиться рьяно в глубь проблем.

Никому все это незачем и не к чему:

Кто желает вкусно есть – тот глух и нем.

Топологию – на службу бухучету;

Божий дар – в подливку жирную котлет!..

Все пристойно, только знаешь – ну их к черту!

Ведь засохнем и подохнем, если нет.

Обезьянее желание быть сытыми

Силой разума победно заглушим!

Благороден риск быть вдребезги разбитыми

В смертной битве за спасение души!