Олег Лукьянченко - Провинциздат

7

Двадцать седьмой партийный съезд открылся в заранее назначенный день, но мечтавший дождаться этого знаменательного события главный редактор «Подона» Суицидов недотянул до него всего лишь сутки.

– Оч-чень приличный человек был, – удостоила его сочной эпитафии Трифотина, реакция же других коллег осталась Андрею неизвестной.

А когда высочайший форум завершился, забурлили, как водится, ми-тинги и собрания счастливых граждан, спешащих одобрить, встать на трудовую вахту и принять. С последним, впрочем, назревала все большая напряженка.

Провинциздат, ясное дело, не мог остаться в стороне, и в двадцатых числах марта назначили профсоюзное собрание. Помимо одобрения свежих партийных директив, планировалось и мероприятие, имевшее большую практическую ценность, а именно: выборы председателя профкома взамен выбывшего Шрайбера. Рекомендовали на это место Анатолия Васильевича Беспородного.

В эти дни в поведении Камилы Павловны наблюдалась повышенная активность. То есть она и всегда-то была достаточно подвижна, но тут ее обуяла некая телефонная мания, заставлявшая в усиленном режиме менять местоположение. Она вела долгие, зачастую вполголоса, переговоры с неизвестными Андрею абонентами, причем частенько бегала, чтобы позвонить, в унаследованную Викентьевой бывшую монаховскую келью, а иногда и на третий этаж – в бухгалтерию. Из-за такого броуновского движения в ее загадочных переговорах порой возникали непредвиденные сбои. К примеру, разговаривает она с кем-то у Викентьевой, а звонок раздается в родной редакции, и тогда трубку поневоле берет кто-то другой. Как-то трубку поднял Андрей, и его попросили передать Камиле Павловне, что ей звонил из столицы какой-то Шпундик от Анатолия Владимировича. Андрей, естественно, транслировал ей эту информацию, и его начальница почему-то жутко смутилась…

Зачастил к ней с визитами и собкор центральной газеты «Безвестия» Гуанов – фигура совершенно анекдотическая. Будучи земляком ГПК, он рвался в писательский союз и навыпускал уже десятка полтора фотоальбо-мов, изображавших классика в разных жизненных ситуациях: «ГПК на рыбалке», «ГПК на охоте», «ГПК путешествует» и т. п. Второй тематический пласт писательских изысков Гуанова составляли фотоальбомы, посвященные лошадям, но опять-таки не всяким-разным, а упомянутым в произведениях корифея. На этом поприще Гуанов соревновался с художником-иллюстратором Панкратовым. «Наши кентавры» – такое прозвище дал им восторженный репортер после посещения выставки, где экспонировались работы обоих. В финансовом отношении состязание шло ноздря в ноздрю, но в части признания со стороны коллег Панкратов имел несомненное преимущество. Его в свое время без всяких проблем приняли в союз художников, а вот с вступлением Гуанова в писательский союз дело не клеилось. С одной стороны, конечно, не дремали завистники, не догадавшиеся вовремя застолбить золотую жилу. С другой же, имелись и резонные формальные препятствия. Союз-то – писателей, а не фотографов. И ссылка претендента на то, что, дескать, и вся текстовая часть альбомов написана им самим, в расчет не принималась. Он уже неоднократно подавал заявление в союз, но писательское собрание неизменно его проваливало.

Надо отметить, что формалистике осоюженные писатели и вообще придавали болезненное значение. Был печальный случай, когда талантливый литератор и знаток искусства, издавший в столице несколько блестяще на-писанных биографий художников, также был забаллотирован на приеме. Бледенко выдвинул тогда такой остроумный довод: «Он пишет о художниках, так пусть идет и вступает в союз художников». Бледенке моментально ответил Дед: «А если бы к нам пришел Тургенев с «Записками охотника» – ты бы его отправил в Общество охотников и рыболовов»?..

Раньше Гуанов появлялся в редакции не слишком часто, а тут вдруг чуть ли не каждый день стал припираться. Длиннобудылый и притом сутулый, он крюком сгибался над лошаковским столом и украдкой бросал на Андрея из-под пышной негритянской копны взгляд любознательного дауна.

Андрей догадывался, что вся эта лошаковская суета со звонками и визитами каким-то боком касается его, но повышенного интереса не только не проявлял, но и не чувствовал: до того все это ему надоело!

В день профсоюзного собрания Андрей решил наконец прояснить ситуацию с другом-поэтом. И, после длительного перерыва, вновь сцепился с Лошаковой. Правильнее, конечно, сказать, она с ним сцепилась. Сам-то он всего лишь вежливо спросил, ставить ли в апрельский график подготовленный им поэтический сборник.

– Что вы мне своих друзей проталкиваете! – без разминки завелась Камила Павловна. – Свою книжку пропихиваете – мало? Так теперь еще… – Что «теперь еще», сформулировать ей так и не удалось.

– Так если у меня друзья талантливые – что ж им, из-за дружбы со мной от ворот поворот давать? Человек печатался практически во всех центральных журналах, о его публикациях только ленивый не писал, к тому же наш земляк – да мы сами его уговаривать должны, чтоб он у нас издался!

– А вы читали, что о нем критики пишут?

– Читал. Пишут разное, и хорошее, и злобное, но талант его никто под сомнение не ставит.

– Да все его стихи анти… – Она прикусила язык, удерживаясь от чересчур хлесткого определения. – Идеологически невнятные, – нашла она подходящую замену.

– То есть?..

– Без всяких «то есть»! Его сборник в Провинциздате печататься не будет…

Тут Лошакову позвали к телефону аж в бухгалтерию и она ускакала с девичьей прытью. Явно он выбрал неподходящий момент для объяснений с нею.

Тем временем зазвонил телефон и в редакции. Андрей, думая о своем, автоматически снял трубку.

– Это пишатель Индюков говорит, – прошамкал прокуренный голос.

– Кто-кто?.. – не разобрал Андрей.

– Пишатель Индюков.

– Да кто вам сказал, что вы писатель! – Андрей с досадой бросил трубку.

8

Всю зиму отопление в Провинциздате едва ощущалось, и в морозные дни спасаться приходилось кустарными обогревателями типа «козел», строго запрещенными пожарной охраной. Андрея же выручала его всепогодная куртка с капюшоном, – как уже упоминалось, синяя на белой подкладке. В ней и за столом сидеть было удобно, и по отсекам провинциздатского трюма передвигаться без проблем. Куртка стала для него личной зимней униформой. Естественно, что и на собрание он поплелся, не снимая ее: еще чего – в директорском кабинете самый колотун и есть: помещение-то большое, аж с четырьмя окнами.

Председателя профкома выбрали без долгих церемоний, зато следующий и основной пункт повестки дня вызвал поток начальственных речей. Как конкретно этот пункт назывался, Андрей так и не понял, чаще всего пережевывались набившие оскомину слова «ускорение» и «перестройка».