Олег Лукьянченко - Провинциздат

Они выпили по стопке «Русской». В глазах Цибули сразу появился живой блеск. Он налил по второй. Когда опрокинули и эти, заговорщически улыбнулся и доверительно сообщил:

– Тут мне недавно Индюков звонил… Как раз перед собранием. Аж заикался от испуга. «Василий Иванович! Кто это там у вас в художественной редакции сидит?» – «А что случилось, Аполлон Михайлович?» – «Я звоню Камиле Павловне, говорю: «Это писатель Индюков». А мне грубый голос отвечает: «Какой вы писатель!». – Тут Цибуля улыбнулся чуть ли не одобрительно и налил по третьей. Закуска меж тем не просматривалась. Глаза главного редактора замаслились. Он склонился над столом и продолжил рассказ: – Я ему говорю: «Это вы, наверно, номером ошиблись, Аполлон Михайлович». Да… Сильно вы его напугали, Андрей Леонидович. – Последнее было произнесено как бы с некоторой завистью.

Андрей развеселился.

– Надо было Индюкову сказать, что это ему с Парнаса ответили, – выдал он в качестве комментария.

– С Парнаса?.. – Цибуля издал короткий понимающий смешок и поднял стопку. – Ну, давайте, за вашу книжку!

На третьей стопке аудиенция закончилась.

А немного погодя Андрей увидел, что зеленую брошюру нервно перелистывает Лошакова. Что ж теперь она придумает?

Как вскоре выяснилось, придумано все было заранее. Через неделю Цибуля таким же таинственным манером вызвал Андрея в свой кабинет, и не-давняя сцена зеркально повторилась, за исключением финала. Только в этот раз он получил многострадальную собственную рукопись с подписанным главным редактором заключением, которое, если не считать вводной фразы, цитировало рецензию неведомого сотрудника Института мировой литературы, громившую Андреевы рассказы – те самые, что вошли в анонсированную зеленой брошюрой книгу. Рукопись возвращалась автору на очередную доработку. Сейф в присутствии Андрея не открывался, хотя сегодня давешняя тройная доза больше пришлась бы кстати.

Андрей потом размышлял: готовились ли заранее два действия разыгранной комедии как садистский трюк, или же Цибуля таким способом пытался подсластить пилюлю – но однозначного вывода так и не сделал.

10

Все-таки он потерял бдительность: невозможно же все время держать нервы скрученными в стальной трос, жить в положении сжатой пружины, двигаться, как по рингу, в молниеносной готовности уходить от удара и наносить свой, вести бой с тенью, с призраками, с ветряными мельницами…

И предостережения Васильева забылись. Ну, не забылись, так осели в пассивном отсеке памяти. И когда однажды в конце дня в редакцию заглянула секретарша и скомандовала:

– Амарину к начальнику управления, – Андрей ничего худого не заподозрил, даже не дрогнуло лицо, как это бывает от дурного предчувствия.

Лошаковой в комнате не было, Туляковшин, как обычно, и головы не поднял, а Трифотина что-то всполошилась:

– Зачем это вас вызывают, Андрей Леонидович?

– Понятия не имею, – не глядя на нее, сквозь зубы буркнул он.

В приемной у дверей начальственного кабинета ожидали Беспородный и Тих-Тих.

– Вас тоже? – удивился Андрей.

Беспородный только успел ободряюще подмигнуть Андрею: мол, не дрейфь, отобьемся…

Тут в приемную завалил и руководящий тандем: директор с главным, а за ними – Лошакова, и Андрей понял, что готовится что-то неладное. Но что именно?..

Андрей никогда не испытывал трепета перед начальственными кабинетами, столь присущего испокон веков на Руси простым смертным, но, попадая в создаваемое другими поле такого трепета, он, вероятно, в какой-то доле заряжался этим полем (а может, и гены, пусть чуть-чуть, едва-едва, но отравляли кровь эманацией, осколками распада, недорастворенными шлаками тысячелетнего рабства…), и невидимый порог кабинета как бы вырастал до размеров комингса, словно требуя по флотской технике безопасности от входящего не только повыше задрать ногу, но и – главное! – не забыть нагнуть голову, чтобы не дай бог лоб не расшибить.

Чтобы избавиться от этого ощущения, нужно было волевое усилие – не чрезмерное, но осознанное, и еще с армейских времен Андрей пользовался не раз испытанным приемом: во время начальной паузы (а она следовала почти всегда, как бы естественным путем обозначая – подчеркивая! – дистанцию между хозяином кабинета – непременно занятым делом, неизмеримо более важным, нежели то, ради которого пришел посетитель, даже им самим вызванный, – и переступившим порог) он сосредоточенно и всесторонне изучал интерьер начальственного апартамента.

Так же поступил он и сейчас, благо что объект наблюдения выдался любопытный.

Поражали прежде всего его размеры. Казалось невероятным, чтобы та-кой необъятный простор таился средь непропорционально узких и тесных коридоров, клетушек, чуланов, его окружавших, – словно прячась где-то в неевклидовом пространстве. Было бы подходящим сравнение кабинета начальника Провинцеградского краевого управления печатных дел Аристарха Елпидифоровича Пульпенко с футбольным полем, правда, не классических размеров, а скорее, площадкой для дыр-дыра, или, как это сейчас официально называется, – мини-футбола. Прямоугольник начальственного стола, располагавшегося у стены, противоположной входной двери, примерно соответствовал параметрам штрафной площадки. Перпендикулярно к нему и до, условно говоря, центрального круга тянулся узкой полосой стол, предназначенный, вероятно, для ближайших советников начальника.

Его массивная голова, глубоко всаженная в еще более монументальную глыбу плеч, составляла с ними единый монолит, контур которого образовывал равностороннюю трапецию, а та, в свою очередь, – ежели продолжить сравнение на футбольной основе – смотрелась раскоряченными воротами; а если вернуться к более адекватной ситуации канцелярской атрибутике – была здорово похожа на черное пресс-папье с литым набалдашником.

И наконец, в левом углу у ближней стены, «на нашей половине поля», примерно там, где боковая линия впадает в сектор углового флажка, прорастал одной ногой из паркетного пола овальной формы полированный столик для посетителей.

Вокруг него и разместилась вся провинциздатская делегация, причем получилось так, что

дир, Цибуля и Лошакова оказались спиной к окну, зато вполоборота лицом к начальнику; Беспородный и Андрей лицом к окну, а к начальнику вполоборота затылком (вот интересно – случайно так вышло или преднамеренно: ведь заоконная яркость все время била в глаза, и когда Андрей поворачивался в сторону Пульпенки, то поначалу мог различить лишь силуэт его, и получалось, что он как бы ослеплен начальственным величием!), а Неустоев – тот и вовсе спиной, и уж этакое недопустимое нарушение приличий так морально на него давило, бедного, что как он только себе шею не скрутил, тщась соблюсти неписаный, но предписанный этикет.