Олег Лукьянченко - Провинциздат

Но и теперь Андрей не догадывался, что же будет дальше, хотя и не сомневался, что его ждет какой-то непредвиденный удар.

А затактовая пауза длилась, и глаза устали глядеть на яркое, и застылость мимики от мимолетной тревоги сменилась гримасой искренней и не желающей скрывать этого скуки; он перевел взгляд на темно-серый ящик бакинского кондиционера, набитого пылью, брезгливо поморщился, вольно откинулся на спинку стула и (о ужас, трепещите, ревнители комильфотности, пуристы приличий, жрецы субординаций!) сладко потянулся, передернул лопатками, а затем, пряча зевок в ладонь, вопросительно повернул голову «к воротам противника».

И в этот момент пресс-папье качнулось вперед, потом вернулось в исходное положение, и из набалдашника, как из репродуктора, что-то бубукнуло, гулко, но неразборчиво, типа: «Разрешите мне…»

«…горячо и сердечно», – мысленно подсказал ему Андрей следующую фразу. Тут голос репродуктора как бы очистился от ржавой трухи и прозвучал вполне внятно:

– …сердечно и горячо поздравить коллектив с приближающимся Днем международной солидарности трудящихся.

«Что-то новое, – подумал Андрей, – поздравлять у себя в кабинете? Никак перестраивается гран-шеф?.. Но почему такой странный подбор делегатов?.. И до праздников еще целых две недели…»

– …время ускорения научно-технического прогресса, коллегия Главпечати отметила… необходимо укрепить редакцию производственной и сельскохозяйственной литературы… принято решение для этой цели… опытного квалифицированного редактора Амарина перевести в редакцию производственной и сельскохозяйственной литературы… а в редакцию детской и художественной литературы принять редактором товарища Бодалова… с перспективой…

«Чего-чего?.. – до Андрея все еще не доходило, – его к сельхозникам? Значит, вот какой изобретен трюк, вот оно то, о чем предупреждал доброжелатель Васильев? А ведь и верно: он успокоился, решил, что уже победил, а они не мытьем так катаньем…

Он был растерян. Не столько даже неожиданностью, сколько бессмысленностью, иррациональностью происходящего. Почему? С какой стати? Что общего может быть между ним и сельхозредакцией?..

Тут вдруг Тих-Тих, который в продолжение последних фраз Пульпенки все порывался что-то возразить и усиленно, рывками выворачивал шею с верхней частью туловища назад, словно дергая штопором засевшую в горлышке пробку, наконец вырвал ее и приподнялся со стула.

– Зачем это делать?!. – отчаянно, но в то же время вполголоса завопил он. – Почему Амарина в сельхозредакцию, он филолог, как он будет нам… «Книга свиновода», «Разводите уток», «Искусственное осеменение крупного рогатого скота»?..

Пульпенко досадливо скривился, и голос его словно тоже сморщился:

– Тихон Тихоныч… мы вас планируем на заведующего редакцией, вы сейчас исполняете обязанности… Вы же опытный работник. Это решение апкома, – гран-шеф через силу выдавливал из себя слова, будто удивляясь: зачем лишний раз объяснять общеизвестные истины. – Сейчас перестройка! – вдруг с каким-то живым испугом выкрикнул он. – Всем сейчас трудно, – и тут его бубнящий голос вдруг сорвался и зазвенел искреннейшей болью. – Всем руководителям трудно, – уточнил он и всерьез пригорюнился.

Андрей следил за происходящим с каким-то отупением и, перебирая в уме доводы против творящейся нелепости, с равнодушным отчаянием осознавал, что все они окажутся бессильными перед безликой формулой: это решение апкома… Выпрыгнула и такая мысль: а что – ну и пусть, все-таки там мужики, ребята неплохие, хоть от этого бабья избавлюсь. Подумаешь, свиноводы – писал же он о доярках… Но, не успев обдумать ее, Андрей, неожиданно для себя, а для остальных, наверно, и подавно, неспешно поднялся с места и отмашкой руки остановил что-то все еще лепечущего Тих-Тиха:

– Погодите, Тихон Тихоныч, раз уж тут так, за здорово живешь, без меня меня женили, я сам скажу несколько слов по этому поводу. – Кажется, голос его вовсе не дрожал и не пресекался от волнения, похоже, он даже и вовсе не волновался: ведь он считал, что изменить его слова не смогут ничего – что ж переживать-то зря. Но молча проглотить подсунутую ему тухлятину было все же выше его сил. – Так вот. Подоплека этого фокуса всем присутствующим ясна, и нечего из нас дураков здесь делать (Андрей не старался выбирать выражения). А особенно не стоит вешать лапшу на уши насчет перестройки…

– Нет, вы слышите, как он разговаривает! – проныла, всплеснув руками, Лошакова. – Это с вами, Аристарх Елпидифорович… А что нам приходится выслушивать!.. Вот такая у нас дисциплина, – горько сникла она.

– Суть дела, – не обращая на нее внимания, продолжал Андрей, – в том, что графоманы из Провинцеградской писательской организации почуяли угрозу для своих карманов. Как же – молодой никому не известный редактор попытался преградить им доступ к заветной кормушке. Выкинуть на улицу – тямы не хватило, тогда изобрели такой вот способ.

– Это… Андрей… как его?..

– Андрей Леонидович, – заботливо подсказал дир.

– Андрей Леонидович, – повторил Пульпенко, и столь непритворное страдание излучили его глаза затравленного тайного пьянчуги, которому каждая лишняя минута разлуки со спрятанной под подушкой бутылкой такая пытка, что садисту впору продлить ее хоть на миг еще… – Что мы будем тут обсуждать – есть решение апкома, – и он, как сказали бы в давние времена, скорбно возвел очи горе.

– Мне неизвестно такое решение! – теперь голос Андрея звенел яростью, но не той, безудержной, неуправляемой, когда человек перестает владеть собой и его несет волна эмоций, а уверенной в своей правоте и силе, яростью убежденности, не отступающей ни перед какими препятствиями… – Мне неизвестно такое решение, – повторил он. – И мне как-то слабо верится, чтобы такой могучий орган собирался и выносил решение по поводу моей ничтожной персоны. Так что решал, по-видимому, не апком, а какой-то апкомовский клерк типа этого Джихаряна, Джирханяна или как его… – Андрей выделил голосом слова, недавно произнесенные начальником управления, – и сделал это в угоду банде подонских кудесников пера!

– Вот! Вы слышите? – в ужасе пискнула Лошакова, но Пульпенко не откликнулся на ее зов. Видимо, он смирился с неотвратимостью Андреева напора и терпеливо ждал, когда напор этот иссякнет сам собой. И Андрею расхотелось обосновывать свою мысль о местных графоманах и их ставленнице и кормилице Лошаковой, заботливо тиражирующей сочиненную ими макулатуру. Все и так всем понятно.

– Короче, – переключился он на суть дела. – Я считаю, что та рекомендация апкома, о которой здесь было сказано, – ошибочна. Более того – вредна. Я литератор, и переводить меня в сельскохозяйственную редакцию нелепо и бессмысленно.