Олег Лукьянченко - Провинциздат

Ни с тем ни с другим Андрею не приходилось вступать в личное общение (если не считать недавнего телефонного звонка «на Парнас»), поэтому ненависть их к нему была заочной, однако ж поразительной ему казалась точность их выбора, их чутье, позволяющее так безошибочно определять врага, даже не зная его в лицо. Конечно-конечно-конечно – он и сам никогда не промахивался с такими: чужеродность – чего? – молекулярного состава, группы крови, биоэнергетической ауры, духа движущейся мертвечины – о нет, вне зависимости от возраста – ибо не такой же ли дух исходил от Казорезова, Лошаковой, иных многих… или нет, не так – дух нелюди – вот что невидимым барьером, мгновенно либо погодя, смотря по интенсивности, наверное, отделяло его от этих биологических особей. И пожалуй, они тоже чуяли этот барьер, коль так без промаха определяли именно в нем нужную мишень.

Он уже не раз задумывался над тем, каковы же конституирующие признаки этой нелюдской породы. И догадывался, что прежде всего – ощущение собственной неполноценности, ущербности, бездарности; затем – агрессивность, заставляющая топтать тех, кто от них отличается, в основе которой, вероятно, подспудный страх, что на фоне не таких их собственная несостоятельность может стать для всех явной; затем – самая грозная и опасная для нормальных людей способность объединяться, невзирая на внутренние распри, зависть и взаимную злобу, в стаи для того, чтобы физической массой задавить врага. Что еще?..

Неразборчивость в средствах, основанная на отсутствии совести, ложь как главный фундамент существования, ложь на всех уровнях, в глаза и за глаза, опровергающая сама себя, отвергающая доводы не только справедливости и чести, но и элементарной логики…

Так кто ж они – из породы нелюдей и недолюдей? Безумцы? Вне всякого сомнения, но особого рода, чье безумие не мешает подносить ложку ко рту, а не к уху, грести под себя все что можно и всеми когтями, подличать не просто по свойству души, а шкурной выгоды ради… Социобиологический механизм энтропийных сил?.. Подручные дьявола?.. Или, по терминологии друга-поэта, – агенты черного космоса?..

Кто бы ни были они, он, Андрей, так или иначе не может не противостоять им. Их много, а он один? Что поделаешь – нет иного выбора. Стать таким, как они, он все равно не сможет, даже если б захотел. Чепуха! – как можно этого захотеть, ведь это равносильно самоубийству. И потом – вовсе он не один! Ведь те, кто до него пытался выстоять в этой вековечной схватке – не будем называть имен и дат – везде, всегда прежде и всегда после – они с ним, они его поддержат самим фактом своего существования, и то, что они живы для Андрея, хотя Бог знает когда ушли из земной жизни, разве не довод неопровержимый в пользу того, что он должен не сдаться, не сломиться, выстоять!..

3

Сборище выказывало намерение начаться – просторный конференц-зал на первом этаже был заполнен примерно наполовину, причем совсем не оставалось свободных кресел в задних рядах, а ближе к сцене виднелись лишь отдельные головы: обычно к мероприятиям приурочивали раздачу подписных дефицитных журналов мод, и публика, чтобы без помех любоваться глянцевыми картинками, забивалась подальше.

Посреди стола президиума монументально пузырилась фигура Серафима Ильича Крийвы. Вокруг нее возились, передавая друг другу бумажки, два представителя поэтической гвардии: свежеиспеченный командир Григорий Мокрогузенко (только что сменивший на этом посту Бледенку) и угодивший к нему в замы Шмурдяков.

Андрей с Беспородным уселись в свободном ряду примерно на полпути до сцены. Сзади группа писателей бурно обсуждала возникшую экспромтом внутрицеховую проблему:

– У Быкова стихи про коня – как он хрипит и носом водит, несется в лаве боевой. Кувалда ему исправил на ноздри: у коня не нос, а морда.

– Не морда, а храп.

– А у Льва Николаевича нос в «Холстомере».

– Не в морде дело.

– А как же Толстой?

– Толстой тоже мог ошибиться…

Теоретическую дискуссию прервал Мокрогузенко. Вяло улыбаясь и обнажив вампирьи резцы, он представил массам удостоившего их посещением нового секретаря апкома по идеологии (все с воодушевлением похлопали), после чего запустил на трибуну своего зама с, как выразился председатель, «информационным докладом». Шмурдяков, поправив руками пышный кок, начал с сетований на то, что вот, дескать, растет средний возраст бойцов, из-за чего все труднее созывать их на сходки – поэтому в сегодняшнем положении эскадрона «что-то не соответствует реальным действительностям» (редкие сочувственные вздохи в зале). Совсем беда с юной порослью: «нет ни одного, кто отвечал бы установке ЦК ВЛКСМ, которая предписывает считать молодым писателя до тридцати пяти лет». Однако общие показатели по приему в целом неплохие: «статистика указывает, что мы принимали по одному и двум десятым писателя на год за семьдесят лет, а это второй результат в стране» (невнятные аплодисменты).

Дальше речь зашла о социальной справедливости:

– Некоторые писатели жалуются, что члены правления больше издаются и получают путевок в дома творчества. Да, тут есть доля истины: одни и те же люди и в правлении, и в парткоме, и в бюро. Нам надо как можно больше людей посадить в кресла – это и будет социальная справедливость (отдельные аплодисменты).

После Шмурдякова слово было предоставлено высокому гостю. Новый вождь подонской идеологии прежде подвизался в роли провинцеградского мэра. Язык у бывшего мэра ворочался бойко, но содержание речи как-то расплывалось. Пока он излагал маловразумительные общие установки, все внимали ему, но вполуха и оживились лишь тогда, когда идеолог произнес нечто критическое в адрес внимающих. Смысл фразы был примерно таков: он впервые встречается с данной аудиторией и ничего плохого сказать о ней не хочет, но в то же время и похвалить сидящих в зале ему не за что, потому что пока не ощутил их помощи апкому в деле ускорения и перестройки… И, как только он произнес эти слова, в зале обвалился потолок…

Впоследствии Андрей пытался истолковать это событие как некий символ, однако же ничего у него не вышло. И почему произошел обвал, так и не выяснилось. Собственно, потолок-то и не весь рухнул, а только в средней части зала, и пострадал лишь один из присутствующих, к тому же не член союза (пожилой пародист Конкин, кстати, совсем недавно выпустивший тонюсенькую книжечку в той самой кассете молодых дарований, что скрепя сердце подписал в печать Андрей) – шишку ему набило. И все же впечатление было оглушающее.

Секретарь апкома от неожиданности сел (сохранивший самообладание Шмурдяков успел-таки подмахнуть стул к трибуне), а Мокрогузенко, наоборот, вскочил на ноги и, белея на глазах, срывающимся голосом пролепетал: