Йожеф Дарваш - Город на трясине

Очнувшись, он медленно двинулся в обратный путь, но, прежде чем уйти, заботливо приставил лопату к стене: пусть хоть она замещает его здесь, оберегает их будущее гнездо…

Неподалеку от крайнего дома Сапожной слободки мимо него прохлюпали сапогами две темные человеческие фигуры. Даже не различив их лиц, он мог бы сказать, кто они. Это Янош Фекете и его сосед Пал Ситаш отправились на какой-нибудь из ближайших хуторов воровать кукурузу из амбаров. Все жители слободки знали о том, чем они промышляют, чтобы приумножить свой хлеб насущный. Об этом часто поговаривали, встречаясь друг с другом, и осуждающе качали головами. Шандор даже не стал прислушиваться, чтобы узнать, куда они держат путь. Черт с ними! Не до них…

Уходя из дому, Шандор оставил свое семейство мирно спящим в тишине. Сейчас же, перешагнув порог, он замер от изумления. Все бегали, суетились и кричали, будто над ними огнем полыхала крыша. Однако все оказалось не так-то уж и страшно, просто у жены Вечери начались предродовые схватки. Старая Бакошне и Юлиш, обе полуодетые и взлохмаченные, метались по кухне в доме Вечери. Одна собирала в кучку и выпроваживала многочисленных детей, чтобы они не слышали душераздирающих воплей роженицы; другая торопливо пихала в плиту собранную с полу солому, чтобы вскипятить воду. Правда, несколькими днями раньше они поссорились с супругами Вечери из-за какого-то пустяка, как это часто случается с бедняками, запертыми в одном доме, и с тех пор даже с ними не здоровались, но сейчас это уже не имело значения. Кто же еще поможет бедной Вечерине, если не они? Мариш, старшая дочь, которая еще недавно пересмеивалась у калитки со своим ухажером, стояла у стены в одной рубашке и дрожала от страха.

— Мой муж… Где он? Он еще не приехал?.. С ним случилась беда… Ей-богу, случилась… — причитала Вечерине в перерывах между схватками.

— Ничего с ним не случилось! Успокойтесь, соседушка, — кротко говорила ей старая Бакошне. — Не успеете оглянуться, как он явится, и все будет в порядке… Только не волнуйтесь! — Увидев Шандора, застывшего на пороге, она тихо произнесла: — А ты беги за акушеркой. Чего стал? Не видишь, соседа все нет и нет…

Шандор повернулся, поправил на голове мешок, который не успел еще сбросить, и опять кинулся в темноту, пронизанную дождем.

— Бедняга Михай, он еще не знает, какая веселая ночка ему предстоит, — пробормотал он, шагая по направлению к селу.

Дядюшка Михай Вечери, их квартирный хозяин, был таким же, как они, бедняком, но отличался странностями. С тех пор как они его знали, он хоть и беден был, как церковная мышь, но всегда оставался самостоятельным хозяином и ни разу не нанимался на работу к другим — пахать, сеять или косить, — как это делали остальные бедняки. Занимался он тем, что объезжал рынки окрестных деревень, заглядывал на хутора и, скупая там кур, гусей и яйца, пытался выручить несколько жалких грошей, перепродавая их в собственном селе. Он вел такой образ жизни вовсе не потому, что чурался тяжелой работы. К тому же вояжерская деятельность сопровождалась немалыми лишениями: зимой и летом, в жару и непогоду, ночью и днем он постоянно находился в дороге и за многие годы не спал ни одной ночи целиком. Он плохо соображал в мелочной торговле, но упорно продолжал начатое дело, мечтая разбогатеть. А то, что, работая на других, он никогда в жизни этого не добьется, дядюшка Михай знал твердо. Правда, и своим промыслом он не добился богатства, но тут, по крайней мере, его не покидала надежда, что ему вдруг повезет. Он просто не мыслил своего существования без плохонькой лошаденки и потрепанной брички. Ведь если собственный экипаж еще не богатство, то, во всяком случае, его иллюзия… И Михай Вечери, как обладатель такового, чувствовал свое превосходство над другими бедняками.

Правда, в последнее время его претензии сникли, а амбиция поубавилась: он не мог держать лошадей, ибо своими безостановочными вояжами он загонял бедных животных до смерти. Кормить их овсом было ему не по карману, иной раз не хватало даже на ячменную солому. В результате у него одна за другой пали две лошади, прямо на дорого от одного хутора к другому. Тогда он предпринял эксперимент и купил более выносливого мула, но и это окончилось неудачей. В конце концов он приобрел осла. Все село смеялось над незадачливым коммивояжером, когда он отправлялся куда-нибудь в тележке, запряженной длинноухим упрямцем. Ребятишки бежали сзади, распевая слова известной песенки:

Впрочем, дядюшка Михай не обращал на это никакого внимания. Он восседал в своей тележке с длинным дышлом, к которому был привязан осел, с таким невозмутимым видом, что в конце концов люди привыкли к этому зрелищу и перестали смеяться.

Сегодня он, как обычно, ушел из дому затемно, чтобы объехать несколько хуторов и поспеть со своими трофеями к завтрашнему базару. Когда он въехал на своем экипаже во двор, к калитке подходили Шандор и акушерка из села, за которой тот бегал. Шлепая по лужам, дядюшка Михай принялся спешно разгружать тележку. Он выпряг печального, измученного, вымокшего под дождем ослика и при свете фонаря с помощью Шандора снял наконец с его спины перекинутые по обе стороны самодельные клетки с курами, шумно протестовавшими против неволи. Дядюшка Михай промок до нитки, устал и молча печально поглядывал себе под ноги. Сквозь тонкую сетку дождя из дома доносились стоны и крики роженицы, но будущий счастливый отец двигался с такой равнодушной медлительностью, будто они не доходило до его сознания.

— Тетушке Мари пришло время… — несмело заметил Шандор. — Акушерку я уже привел.

Дядюшка Михай промолчал и вместо ответа взял за уздечку своего осла, отвел его в стойло, привязал к яслям, подбросил в них несколько кукурузных початков и, взяв какую-то ветошь, попытался обтереть воду с запавших боков своего серого помощника. Крики женщины доносились и сюда. Измученная тощая скотинка приподняла было ухо, прислушиваясь, а затем скосила глаза на хозяина, будто спрашивая у него объяснения или оправдания этим непривычным звукам.

— Ситаш укокошил свою жену! — Эту новость с волнением и ликованием сообщил дядюшка Яниш, по прозвищу Воробей. — Пристукнул деревянной скалкой…

Дядюшка Яниш, собственно, имел вполне приличную фамилию: Янош Хатала. Он оставил ногу на фронте и, мрачнее ночи, вернулся домой из госпиталя на деревянной култышке. В течение нескольких месяцев он ни с кем не разговаривал, даже с женой. Работы не выполнял никакой, даже за какие-нибудь мелочи по дому и то не брался, а с утра до ночи просиживал в углу за печкой и широко раскрытыми глазами смотрел на уродливый обрезок ноги и на деревянный протез, валявшийся рядом. Есть он не просил и ел лишь тогда, когда жена ставила перед ним тарелку и втискивала в руку ложку. Наконец после нескольких месяцев молчания он заговорил. Первые слова, которые он сказал своей жене, были: