Филип Хеншер - Дружелюбные

– Рад тебя видеть, – сказал он, когда она вернулась.

– И я тебя, – откликнулась она. – Тебе бы почаще приезжать в Шеффилд. Мы хотели попросить тебя быть крестным нашего ребенка, вот только не знаю, годится ли для этого человек, который бросил собственного сына.

– Я не бросал его.

– Ну-ну. Что это с твоим папой? А мама твоя где? Она-то могла заставить его замолчать.

– Она умирает, моя хорошая.

Лео ощутил странное чувство легкости: он мог оборвать разговор или сменить его направление. Он и прежде замечал эту легкость в том рвении, с каким спешил вывалить новости, будь то известие о бомбардировке, о смерти знаменитости или о каких-либо семейных происшествиях. Он ненавидел это свое всегдашнее желание очутиться в центре внимания как глашатай, принесший известие первым. Но сказать Хелен, что мать умирает, было необходимо.

– Мне очень жаль, – церемонно ответила она, сделала большой глоток из кружки и продолжила говорить совершенно обыденным тоном. Лео узнал Хелен: человека, которого невозможно застыдить или заставить почувствовать себя виноватым. – Мне твоя мама всегда нравилась. Она в больнице?

– В Северной центральной. Ее уже собирались выписать, но началась инфекция, какой-то рак внутренних органов. Она может выкарабкаться, прожить еще какое-то время дома. Но это непредсказуемо…

– И вы все приехали, – заключила Хелен. – Твой брат и сестра – то есть сестры. Тем не менее твой папа…

– Иногда я жалею, что наши родители поженились, – сказал Лео. – Ну какого роста могли быть дети у такой пары? В моей сестре сто пятьдесят сантиметров!

– А в тебе – сто пятьдесят четыре, – констатировала Хелен. – И то в лучшие дни. Хотя внуки, кажется, в порядке. Они вполне нормального роста, по крайней мере те, кого я видела.

Барная стойка заведения за двадцать лет мало изменилась. Даже паучник на окне, пыльный и давно засохший, стоял на том же месте, и вертикальный ряд подков висел на обшитом досками пространстве между двумя витражными окнами – вот и все претензии на элегантность и уют. Джек в неизменном коричневом кардигане налил им по кружке и вернулся к обычному занятию: нагнувшись над клетью с длинным рядом подвешенных стеклянных кружек, стал решать кроссворд из «Телеграф» изрядно изгрызенной шариковой ручкой. По включенному телевизору, висевшему над покачивающейся доской для метания дротиков, демонстрировались какие-то странные состязания: двое мужчин осторожно ступали на зеленую лужайку, подсчитывали, прикидывали, а затем бросали мячик, который останавливался в нужной игрокам точке – или, увы, чуть поодаль.

– Ну, и чем ты занимаешься? – спросила Хелен. – Все еще журналистикой?

– Это трудно так назвать, – ответил Лео. – Журналистика – это вроде как про расследования и репортажи. А я сижу в офисе и исправляю то, что понаписали другие об экзотических местах, где побывали: заставляю говорить «рынки Азии славятся во всем мире», хотят они того или нет. А ошибок! Размещаешь на странице и придумываешь заголовок. Вот, например: «Осло не для ослов!» Это я придумал. А моя коллега Джули – «Приезжайте в Париж и поймете, почему там сено не горит». Правда, заголовок «Кто – майка?» для статьи про Ямайку забраковали. Сказали, бессмыслица.

Хелен снова отпила из кружки – если можно было вложить в глоток все свое неодобрение и недовольство, у нее получилось. Лео попытался вспомнить, чем она зарабатывает на жизнь. Он уже позабыл, какой сегодня день недели. Кажется, будний.

– Ты уже не работаешь для «Воронки», да ведь? – Лео так и не смог заставить себя спросить напрямую.

– Нет, с чего ты взял? Это Андреа на них работает, занимается маркетингом. Терпеть не могу театр. И хожу туда, только если очень надо. Почему ты вообще… Мы что, хоть раз говорили о театре? Я даже не знаю, сколько они получают из бюджета Совета по искусствам, – вот насколько мне неинтересно. – Хелен посмотрела на Лео сквозь обод опустевшей винной кружки. Оставив ее, она внезапно рассмеялась – коротко, сухо. – Так ты не в курсе, правда, Лео, милый? На самом деле я думала: забегу я, и что окажется? Вспоминал ли обо мне Лео? Хотя бы спрашивал кого-нибудь, как мои дела?

– Я не знаю, у кого спрашивать.

– Всегда можно найти. Неважно. Я не об этом. Вообще-то я работаю в университетской библиотеке. И люблю свою работу. И не вижу смысла ее менять.

– Вот и я, – храбро заявил Лео.

– О да! – сказала Хелен, и разговор принял деланый, нарочитый оборот. Лео ни разу не доводилось слышать, чтобы эта архаичная конструкция звучала без сарказма.

– Мисс Сол, которая преподавала немецкий, – я встретил ее в Брумхилле, – спросила, брал ли я академический отпуск. Она всегда считала, что я сразу же пойду учиться дальше. Мной так гордились в школе. Нет, ответил я, мне пришлось бросить. Она удивилась и начала расспрашивать отчего. Пришлось объяснять. И она положила ладонь мне на плечо так, будто я потерял близких. Для такого, как я, уйти, потому что какой-то идиот… В общем, жуть. Она так расстроилась.

– Понимаю, – ответила Хелен. – Но главное – ты ведь сам этого хотел!

– Да, хотел.

Лео просто не знал, что еще ответить. Он отнес пустые кружки к стойке. Джек-хозяин посмотрел на него – глаза у него были слезящимися, налитыми кровью, с желтоватыми белками, точно у какого-нибудь струпа, обретшего способность видеть. А кожа – рябой и потемневшей, точно закопченной. Он оценивающе посмотрел на Лео. Так, что тот на мгновение снова сделался пятнадцатилетним мальчишкой, который хочет сойти за восемнадцатилетнего. И подобрался, хотя смысла это давно не имело. Никто больше не спросит, сколько ему лет. Ни пятнадцати, ни восемнадцати уже не будет. Такова жизнь. Он заказал еще по кружке. Джек заметил, что погода славная; Лео заплатил, отметив про себя, что пиво тут на фунт дешевле, чем в Лондоне; подхватив кружки, вернулся к их крошечному столику, где сидела Хелен: прямая и совершенно трезвая.

– Было бы лучше, если бы ты остался в Оксфорде и не цеплялся за свою нынешнюю работу, – беспощадно сказала она. – По крайней мере, у тебя была бы специальность. Том Дик вот вытерпел.

– Да-да, – безучастно отозвался Лео. – Вытерпел.

– Он вернулся в Шеффилд, – продолжала Хелен, очевидно уже не рассчитывая, что Лео объяснит, почему бросил университет.

– Да, я слышал, что он здесь. Моя сестра Блоссом сказала, что видела его. Все еще высоченный?

– Все еще высоченный. – Хелен почти ласково погладила блестящие коричневые, похожие на географическую карту, обои. – Ты просто зациклился. Могут подумать… в общем, Андреа тут разговорилась с девушкой в отделении постнатального ухода. Ее папа служит редактором в «Морнинг телеграф». То есть он тоже работал в лондонских газетах, но, так сказать, больше по административной части. В общем, Том пришел к ним и попросил работу – резюме такое, что закачаешься, и быстро на повышение пошел. Ну и папа знакомой Андреа подумал: погодите-ка, с чего это человек с такой карьерой в Лондоне, на Флит-стрит, внезапно ищет работу в Шеффилде? Рекомендации у Тома были блестящие, но, знаете, немного сдержанные. Папа этой знакомой сам писал подобные и, догадываясь, что за этим может стоять, решил кое-что прояснить. В общем, прежде, чем звать Тома Дика на собеседование, он набрал своего приятеля из газеты, значившейся последней в резюме, и поговорил с ним по душам. Андреа намекает, что тот знает всех на Флит-стрит. Выяснилось, что Тома Дика застукали за употреблением наркотиков прямо в офисе – даже не вечером, а в половине одиннадцатого утра, перед обычной деловой встречей, – и тут же ему указали на дверь. В этих старых газетах невероятно строгие нравы. Странно, что ты не в курсе. Я-то думала, тебе давно все известно.