Анатолий Афанасьев - Искушение

— Пахнет ничего, пап. Пить можно.

— Можно, — согласился Федор Анатольевич. — Вот мы сейчас и выпьем с этой дамой.

Усмешка, до того еле тлевшая в глубине его глаз, сейчас стала выпирать наружу и изменила его лицо не в лучшую сторону. Жиденькие брови сошлись к переносице, губы приоткрылись, обнажив слева металлический зуб.

— Да, — отметила Наденька. — А вы далеко не красавец, Федор Анатольевич.

— Что же вы красавца-то там бросили?

— Никуда не денется.

Она начала пить портвейн, и он потек по ее непривычному горлу жаркой песочной струей. Она видела, что бокал все еще полон, и пила, пила, заглатывала в себя огонь и краску. Выпила почти до дна.

— Так я и думал, — сказал Федор Анатольевич, кривясь совсем уж в непристойной улыбке.

— Что?

— Нет, ничего. Еще заказать?

— Конечно.

Подошел Виктор, поздоровался корректно.

— Надя, пойдем, пора!

— Куда пойдем?

— Домой.

— Да вы не стесняйтесь, молодой человек, — обратился к нему Федор Анатольевич. — Присаживайтесь. Я и вам закажу грамм двести. Больше не могу, извините великодушно. Денег нет.

— Надя, пошли!

— Иди, Витя. Мы с Федором Анатольевичем еще маленько поддадим.

Виктор помялся:

— Можно тогда вас, гражданин, на одну минуточку?

— Папа, не ходи с ним, — сказал Алеша.

— Я сейчас вернусь, малыш. Мороженое тебе закажу.

Он вернулся через минуту. За ним официантка несла на подносе три вазочки с мороженым и графинчик. Она обожгла Наденьку опытно-изучающим взглядом. Ничего не поняла. Ее товарки по профессии глазели на них от стойки. «Зачем я тут? — удивилась Наденька. — Мне домой пора. Послезавтра английский сдавать. Господи! Что я тут делаю?»

— Коричневый шарик — самый вкусный, — Алеша запустил ложку в густую мякоть, сладко щурясь. Его торжественный голос прозвучал для Наденьки как из-за ватной стены. Время потекло в разные стороны. Пытаясь встать, она нелепо потянулась за рюмкой, уже полной.

— Не спешите, — посоветовал Федор Анатольевич, кажется, подмигнув. — Никто не отнимет. Я соврал вашему кавалеру, у меня есть деньги. Хоть до ночи будем пить.

— Что он вам сказал?

— Предупредил, чтобы я вас не спаивал. Мол, вы еще совсем ребенок. Хороший заботливый юноша. Предупредил и откланялся.

— Ребенки — бывают только маленькие, — поправил отца Алеша.

Наденька засмеялась, попыталась дотянуться и поцеловать мальчика, но тот смутился, отпрянул.

— Ты меня боишься, Лешенька, белый бельчонок?

— Я ничего не боюсь, — с неожиданной строгостью ответил мальчик.

— Ну ладно. Не хочешь целоваться, не надо… Выпьем, Федор Анатольевич. Выпьем последний разочек, хотя вы скорей всего недобрый человек и с вами не надо пить… Вы столько мне наговорили, а за что… Ну, подумайте сами — разве хорошо пить, когда смотрит на вас такой бельчонок. Конечно, нехорошо. Я своего папу ни разу в жизни не видела пьяным и горжусь. Слышите? Я горжусь своим отцом… Конечно, очень стыдно, что я говорю это вам и здесь. Но что же. Я глупая еще, не умею держать язык за зубами. Нет, наверное, я больше не стану с вами пить.

Надя порылась в сумочке и достала два рубля:

— Вот, возьмите за ваше вино. Возьмите!

Федор Анатольевич, слушая ее, побледнел, с тревогой покосился на сына. Алеша сосал ложку, низко склонившись над вазочкой.

— Умоляю! — сказал Федор Анатольевич еле слышно и сделал какой-то странный знак пальцами. — Умоляю!

— Что?! О чем?

— Не надо так. Не надо, прошу вас, — он мелко кивал на сына, губы его сжались, тень неподдельного страдания осветила лицо.

Надя тоже перешла на шепот:

— Тогда и вам не надо, самому.

— Хорошо, хорошо. Ступайте, прошу вас! Я недостойный, плохой… Ступайте. Не вмешивайтесь! Не надо. Уходите отсюда и заберите деньги. Понимаете?

Алеша оторвался от вазочки, задрал кверху подбородок. Щечки пунцовые, взгляд ненавидящий. Сказал громко, смело:

— Вы злая! Моего папу нельзя обижать. Вот!

Наденька, натолкнувшись на этот яростный, чистый блеск, оторопела, вздрогнула:

— Что ты, бельчонок! Миленькая кроха. Я пошутила. Мы с твоим папой шутим, а так мы вполне хорошие друзья. Правда, Федор Анатольевич?

— Леша, ты ведешь себя неприлично! — сказал отец. — Извинись!

— Не буду!

Мальчик ложкой звякнул о стол и вазочку отодвинул.

«Теперь мне этого не забыть, — со льдом в груди подумала Надя Кораблева. — Теперь он мне будет сниться и не простит. Вот как лезть без приглашения в чужую жизнь. Что я наделала! Он ненавидит меня, этот маленький человек. И поправить ничего невозможно. Но ведь я хотела как лучше. Ему же хотела помочь».

— Лешенька, — слащаво заворковала она. — А ты знаешь, что у меня дома есть? Знаешь?

Алеша покосился с любопытством: «Говори, мол, я слушаю, но не надейся, что это нас сблизит».

— У меня есть настоящий духовой пистолет. Не веришь? Мне папа привез из Чехословакии. Когда я маленькая была. Девочкам обычно привозят куклы, а он привез пистолет. Зачем он мне? Хочешь, я тебе подарю?

— Почему мне? — не поверил, конечно, Алеша. — Что же, мало ли других мальчиков? Всем дарить — пистолетов не хватит.

Он с мольбой обернулся к отцу. Если хоть один шанс имеется, то все зависит сейчас от отца. От кого же еще? Сам он маленький и не сумеет договориться с этой лукавой Надей, то злой, то доброй. А папа сумеет. Если захочет.

— Папа! — воззвал Алеша. — Скажи!

Федор Анатольевич уже взял себя в руки. На Наденьку смотрел с прежним утренним безразличием.

— Она шутит, малыш. Наша новая знакомая все время шутит. Бывают такие веселые люди, сынок. Для них все на свете — шутка.

— А где ты живешь, Лешенька? — спросила Надя.

— Я живу на Ленинском проспекте, дом, где ткани продают в магазине. Квартира пятьсот вторая, средний подъезд, шестой этаж, — заученно отбарабанил мальчик.

— Ой! — сказала Надя. — И я живу на Ленинском проспекте. Да мы совсем почти соседи.

— Нельзя давать адрес подозрительным людям, — нравоучительно заметил Федор Анатольевич, — ты совершил ошибку, сынок. Возможно, роковую.

— Я принесу тебе пистолет, малыш, — сказала Наденька. — Он мне не нужен. Знаешь когда? Через два дня, в субботу. Ты жди. Обязательно жди.

Она спрятала в сумочку свои рубли.

— До свидания, Федор Анатольевич.

— С богом.

— До свидания, бельчонок.

— Тетя Надя, я буду ждать… и тот день, и другой, и третий.

— Не надо так долго. Я приду, как обещала.

От дверей она обернулась. Мужчина рассеянно вертел перед глазами пустую рюмку. Алешенька помахал ей, заулыбался, приподнялся на стуле.

«Как все просто, — думала Надя, идя по улице к метро. — Все просто у детей… Обида, радость — вспыхивают, как спички, и тут же гаснут. А у взрослых разве не так? У меня разве не так? Радость, горе — все эти пустые смены настроений, эмоции, страсти-мордасти. Довольно глупо, если хорошенько подумать. Если подумать, любую обиду можно развеять обещанием игрушечного пистолетика…»