Анатолий Афанасьев - Искушение

Когда Клара первый раз не пришла ночевать, все прояснилось. «Девочке пора выходить замуж, — подвела итог зав музыкальной частью. — Иначе нам с тобой, Петя, придется нянчить чужого ребенка». — «Не чужого, а Клариного!» — осмелился внести поправку виолончелист, наливая жене третью порцию полезных капель Вотчала. В глубине души ему хотелось дочку нещадно выпороть, а потом посадить на некоторое время на цепь. Человека деликатного, тонкого, затурканного, его все чаще посещали мужественные мечты.

Однако Клара вскоре сообразила, что живет не совсем правильно, или быстро успела пресытиться первыми впечатлениями и радостями «самостоятельной» жизни. С помощью мамочки она устроилась на работу в районную библиотеку. Все чаще оставалась вечерами дома. Валялась с книгой в постели, непричесанная, неприбранная — хандрила. Жизнь семьи никак не задевала ее. Она не интересовалась успехами братьев, вполуха выслушивала бесконечные истории родителей о театральных интригах, прежде живо занимавших ее воображение. В библиотеке, кстати, она была на хорошем счету.

Особенно ей нравились люди, которые спрашивали у нее совета. Постепенно из таких людей составился как бы личный штат юной библиотекарши. Преимущественно это были молодые парни разных профессий, далеких от литературы, но, к чести Клары, она охотно помогала и пожилым женщинам, как правило, домохозяйкам. Начитанную девушку иногда искренне поражали их вопросы и просьбы, дышащие младенческим невежеством.

Зато кокетливые, самоуверенные девицы-студентки, всегда спешащие, взвинченные, выводили ее из себя. Часто она отказывала им в книжке, которая свободно стояла на полке, и почти никогда не пропускала во внутреннее помещение. Она прикидывала, чем уступает этим практичным молодым девицам, и большей частью находила, что ничем. Мысли об институте, о необходимости сдавать экзамены и, значит, заново штудировать постылые школьные учебники вызывали у Клары отвращение. «Потом, потом, — думала она. — Сначала надо как следует выбрать, оглядеться. Учиться никогда не поздно».

В те дни, похожие на сплошной затянувшийся предрассветный сумрак, Клара много размышляла, старалась различить контуры своего будущего. Так или иначе мысли ее и воображение сулили какой-то необыкновенный успех, всеобщее признание и бесконечное поклонение мужчин. Мужчины в ее мечтах были благородны и ничего не требовали, а только умоляли, сжигая и изматывая пламенем покорных очей. Ах, какие это были шикарные джентльмены, все как один — высокие, стройные, талантливые, остроумные, богатенькие, иногда одинокие, иногда бросающие ради нее толстых противных жен. Не всем, конечно, Клара отвечала взаимностью, многие отсеялись, а другие потихоньку начали сливаться в один обобщенный образ кавалера, достигший в конце концов такой убедительной реальности, что она легко могла бы узнать его в толпе. Про этого человека Клара знала решительно все. Высокий, безукоризненно сложенный, немного разочарованный в жизни темноглазый блондин с походкой Керка Дугласа. Работает он то ли в управлении Внешторга, то ли в космическом центре, во всяком случае, обладает неограниченными возможностями для устройства личной жизни. Обаятельный, но суровый, он до встречи с Кларой отклонил притязания нескольких знаменитых киноактрис, а в момент их знакомства переживает дикие угрызения совести: одна из его молоденьких поклонниц, доведенная до отчаяния его холодностью, отравилась газом. Сцену их знакомства Клара тоже представляла ясно, вплоть до того момента, когда она, трепеща, склоняла голову на грудь своего избранника после его страстного признания: «Как долго я ждал тебя, дорогая! Думал, что ты не придешь в мою одинокую жизнь!» Или что-нибудь в этом роде.

Появление в библиотеке Феденьки Пугачева, худенького, невзрачного студента, Клара, одурманенная сладкими грезами, сразу и не заметила, то есть заметила, разумеется, прибавление в отряде постоянных читателей, но не придала ему особого значения. Да и то сказать, трудно было представить себе человека, более несоответствующего вымечтанному ею образу. Первое — рост: Феденька вряд ли достигал стосемидесятисантиметровой отметки. Второе — внешность, абсолютно заурядная, оттопыренные уши, маленькие наивные глазки, чуть курносый нос — все лицо остренькое, будто он постоянно вытягивает шею, принюхиваясь к неприятным запахам. И третье — старенький, немодный пиджачишко на плечах, из-под которого топорщится давно не глаженная рубашка, да разношенные, плохо почищенные желтые полуботинки с тупыми носами. Такому кавалеру, чем влюбляться в изысканную Клару, проще было бы накинуть поясной ремень (самодельный он у него, что ли?) на крюк и, не умствуя, удавиться.

Тем не менее произошло обыкновенное житейское чудо. Не минуло и полутора месяцев, как Клара стала ходить за непривлекательным Феденькой, точно собачка за обожаемым хозяином. Кажется, он и не прилагал для этого особых усилий, если не считать самых первых дней, когда Пугачев, оттолкнув остреньким плечом остальных поклонников, часами простаивал возле Клариного стола, глядя на нее с тем выражением, с каким долго бредущий пустыней путник вглядывается в открывшийся передним оазис — правда ли? не мираж ли? Убедившись, что обмана тут нет, Федя Пугачев возликовал и в ту же минуту стал красноречив, как шаман. Он не давал Кларе ни минуты передышки, опутывал бедную длинными нитями бессмысленных горячечных признаний, подсовывал под ноги тяжелые кирпичи гигантских предложений, вводил в трепет шутовскими неожиданными выходками (как было, к примеру, с корзиной цветов, которую он вывалил на стол, не смущаясь довольно длинной очереди), пока наконец, сбитая с толку, задерганная им девушка не поняла, что ей уже не отвертеться, и не различила в его остреньком лице удивительную характерность пикирующего на жертву сокола. Он был соколом, ее милый Феденька, а не мокрой курицей… На все метаморфозы, повторяем, ушло около месяца, дальше роман развивался по самой традиционной схеме. Клара, полюбив, оказалась девушкой покладистой, незатейливой и не гордой (в том смысле, в котором иной раз называют «гордой» девушку, умеющую с изумительной быстротой сесть мужчине на шею). Она с удовольствием ездила к Феде в институт и подолгу дожидалась его у входа, нисколько не обижаясь, понимая, что у милого дел побольше, чем у нее; покупала ему сначала рубашки, а потом и все остальное, вплоть до зубной пасты. Федя жил в общежитии на Стромынке, он был не москвич, родители его проживали в Ужгороде. Впервые Клара заботилась о ком-то всерьез, и это оказалось очень увлекательно.

Родителям ее Федя пришелся по душе. Он был вполне самостоятельный мальчик с хорошим будущим, без всяких новомодных штучек-дрючек. Мать особенно устраивало, что в Москве он жил один. «Чем меньше чужой родни, тем спокойнее, — объяснила она мужу. — Иначе, знаешь, начнут ходить, просить…» — «О чем просить?» — не понял муж, и между ними произошла очередная громогласная сцена наставления на путь истинный задержавшегося в умственном развитии виолончелиста.