Анатолий Афанасьев - Искушение

На площади Ногина она села в автобус, втиснулась в душную тесноту, стараясь ни к кому не прикасаться и уже увлекаемая множеством чужих настороженных лиц, случайно донесшихся обрывков фраз. Внимание ее привычно рассеялось, взгляд вышаривал в тесноте таких же юных и сильных, как она сама.

«Зачем я пообещала прийти, — продолжала она размышлять с раздражением. — Очень надо! Какой-то случайный эпизод, что-то померещилось — и вот уж девушка готова к самобичеванию, к жертве. Нет, надо воспитывать в себе выдержку и достоинство… А этот-то Федор — явно принял меня за шлюху. Надо же. При его-то данных такие претензии. Фи!.. Бедный мальчик-бельчонок. Как же они живут, и где их мать, жена этого алкоголика? Тоже несчастная женщина. Наверное, вкалывает где-нибудь, пока муж пропивает денежки… Ну все, все. Про это забыть! Сейчас пообедаю, часок поваляюсь — и за английский. Узнала бы моя мамочка, как дочка начинает самостоятельную жизнь… До сих пор тошнит от проклятого портвейна».

Тут Наденьку совсем затолкали. Она отпихивалась от локтей, портфелей, зонтов, зыркала гневно глазами. Какой-то мужчина великодушно уступил ей место. «Вы бы, гражданин, лучше ту бабушку посадили. Она давно около вас теряет сознание», — сказала Наденька интеллигентному пассажиру… Последний раз ясно припомнились ей белая головка мальчика, улыбка его до ушей, рыбьи глазки мужчины и его железный клык — все, все, эпизод исчерпан. Больше ничего не будет…

В жизни отдельных семей, как и в жизни целых государств, бывают долгие периоды равновесия, внешнего благоденствия, которые маскируют для стороннего наблюдателя глубоко и грозно идущие разрушительные процессы. Так было и в семье Федора Анатольевича Пугачева, женившегося, надо сразу отметить, по любви, как и должно жениться порядочному человеку, и многие годы пребывавшего в ослеплении многочисленными достоинствами своей супруги Клары. Это было хорошее, полноценное во всех отношениях время. Вступил в брак Федор Анатольевич на пятом курсе института, потом год отшарнирил на номерном предприятии и там же сдал экзамены в заочную аспирантуру. Работая и учась, он ухитрился состряпать диссертацию по теме, которая, в случае удачи, открывала перед ним блестящие перспективы. Однако защитить ее Федору Анатольевичу не удалось по причине чисто житейского свойства.

На третьем году их счастливого супружества появился на свет сын Алексей. Рождение сына Пугачев воспринял как праздник, ошалел от счастья и несколько дней, являясь на работу, никак не мог согнать с лица торжественную, словно пришитую к щекам улыбку, чем изрядно потешал своих более уравновешенных сослуживцев. Выносливости и оптимизму Пугачева в ту пору можно было позавидовать. Работа, диссертация, репетиторство (всего несколько часов в месяц), бессонные ночи с вопящим Сыном на руках, нагрузка по линии профсоюза (он был членом профкома) — все это, казалось, только добавляло красок в яркую палитру его суматошной, но четко сконструированной жизни. Худой, стремительный, не имеющий минуты покоя, Пугачев иногда чувствовал, будто взлетает и парит над изумительным миром, оглядывает его сверху, стараясь не упустить ни одной мелочи, потому что все в этом мире было ему одинаково дорого и ценно. Он наслаждался, впитывая в себя праздничную круговерть дней. Немаетно, толково, светло жил инженер Пугачев, хорошо зная, для чего тратит силы и какое будущее его ждет. Может, именно этим божественным знанием и искусил он пиковую злодейку судьбу. Может, вообще не стоит и опасно человеку так уж точно очерчивать и замыкать круг своих забот и устремлений? Не разумнее ли оставить в душе пустое место, этакую лужайку для отдыха, где можно прилечь и укрыться в случае негаданного поворота событий?

Любовь вытянула душу Пугачева в тугую звонкую струну, и подрезать ее легко было одним небрежным прикосновением.

Клара, жена его, произошла из семьи известных музыкантов и, естественно, сама музицировала с ранних лет. Окончила школу при Гнесинском училище, но дальше как-то не потянула. И слух у нее был прекрасный, и наследственное усердие к музыке, а вот не потянула. Не зажегся в ней какой-то необходимый огонек. В семье, где испокон веку, от прадедов люди всерьез занимались музыкой и привыкли гордиться родословными знаменитостями, отход одного из молодых членов семьи куда-то в сторону, к каким-то другим интересам, воспринимается огорчительно и с недоумением. Клару родители из последних сил тащили в музыку, нанимали ей лучших педагогов, уговаривали, умоляли, а когда поняли, что все старания тщетны и даже средней руки пианистка вряд ли из девочки вылупится, ничем не выразили своего неудовольствия и впоследствии только тайно переживали за неудавшуюся дочкину судьбу. Нет огня, таланта — что поделаешь, неоткуда и взять. На базаре не купишь и из фамильных воспоминаний не извлечешь.

Клара лет до четырнадцати росла девочкой болезненной, робкой. Училась хорошо, и у родителей не было с ней никаких хлопот. Разве что вовремя сводить к очередному врачу и тщательно следить за ее питанием. В девятом классе она расцвела, вытянулась, очень похорошела. И характер ее переменился. У нее, доселе замкнутой и молчаливой, появилось сразу множество подруг, в их большой четырехкомнатной квартире на Садовом кольце дрожали стекла от шума, смеха, постоянных телефонных звонков. Клара стала много времени уделять нарядам, выписала польский журнал мод. Научилась как-то неестественно хихикать и произносить длинные фразы почти шепотом, с многозначительным грудным придыханием. Однажды, собираясь на вечеринку и перетряхивая свою сумочку, она выронила на пол прямо перед изумленным отцом начатую пачку сигарет «Мальборо». «Ты разве уже куришь?» — спросил отец. «Да нет, папа, — отмахнулась Клара. — Просто сейчас модно носить сигареты». У нее появилась скверная привычка разговаривать с родителями снисходительно-насмешливым тоном, будто она от души сочувствовала их преждевременному, но, к сожалению, неизлечимому старческому идиотизму. «Она у нас очень ранимая девочка, — объясняла мать озадаченному супругу. — К тому же перенесла большое потрясение на заре жизни». Она имела в виду неудачу с музыкальной карьерой. Мать Клары подвизалась зав музыкальной частью известного театра, а отец был всего-навсего виолончелистом, поэтому объяснения жены он вынужден был принимать на веру. Окончив училище, Клара год пробездельничала, на робкие попытки выяснить ее планы отвечала дерзко и невразумительно. Частенько, когда она возвращалась поздно вечером, от нее попахивало вином. По телефону ей звонили солидные, хорошо поставленные мужские голоса, которые просьбу позвать Клару начинали с покашливания и редко здоровались. Один из звонивших как-то обратился к Клариному отцу со словами: «Э-э, любезный…» — после чего подзатравленный виолончелист сгоряча повесил трубку. Мужчина тут же перезвонил и сказал: «Э-э, любезный, нас, кажется, разъединили. Позови-ка, милый, Ларчонка».